А  Р  Х  И  В  Портала "Культура"
Портал
Культура
19 мар 2024, 12:24
УРАЛ: UTC + 5 часов

««

П
У
Б
Л
И
К
А
Ц
И
И

««


 

Правила форума


1. В этом форуме обсуждаются художественные произведения, опубликованные на данном сайте, а также связанные с ними или поднятые ими вопросы.
2. Допускается обсуждение любых вопросов, связанных с искусством. Приветствуется созидательное, жизнеутверждающее направление.
3. Не допускается размещение на форуме произведений искусства, основанных на депрессивной и иной психической патологии, а также гламура, эпатажа и пошлости.

Убедительная просьба познакомиться с ОБЩИМИ ПРАВИЛАМИ УЧАСТИЯ.



Форум закрыт Эта тема закрыта, Вы не можете редактировать и оставлять сообщения в ней.  [ Сообщений: 179 ]  На страницу Пред.  1 ... 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 21 окт 2013, 11:08 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
НИКОЛАЙ РЕРИХ
ЗАВТРА
Я знал столько полезных вещей и теперь все их забыл.
Как обокраденный путник, как бедняк, потерявший имущество,
я вспоминаю тщетно о богатстве, которым владел я давно;
вспоминаю неожиданно, не думая,
не зная, когда мелькнет погибшее знанье.
Еще вчера я многое знал, но в течение ночи все затемнело.
Правда, день был велик.
Была ночь длинна и темна.
Пришло душистое утро.
Было свежо и чудесно.
И озаренный новым солнцем забыл я и лишился того,
что было накоплено мною.
Под лучами нового солнца знания все растворились.
Я более не умею отличить врага от друзей.
Я не знаю, когда грозит мне опасность.
Я не знаю, когда придет ночь.
И новое солнце встретить я не сумею.
Всем этим владел я, но теперь обеднел.
Обидно, что снова узнаю нужное не ранее завтра,
а сегодняшний день еще длинен.
Когда придет оно —
завтра?

ВЗОЙДУ
Голос еще раз подам.
Куда от меня вы ушли?
Вас мне снова не слышно.
Голоса ваши в скалах заглохли.
Я больше не отличу голос ваш от ветки падения,
от взлета птицы случайной.
Призывы мои для вас тоже исчезли.
Не знаю, пойдете ли вы, но хочется мне еще на вершину подняться.
Камни уже оголились.
Мхи стали реже, а можжевельник засох и держится слабо.
Аркан ваш пригодным был бы и мне,
но и один я
взойду.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 29 окт 2013, 21:39 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
АЛИНА ВЫСОЦКАЯ
ЖИЗНИ ОТЗВУКИ
Жизнь ускользает.
Одно событие сменяет другое.
И они неповторимы.
Не возможно вернуться в прошлое, туда, где было хорошо.
Неповторимы чувства.
Проходящее, непоправимо исчезает.
Влюблённость, неизъяснимое и сотрясающее чувство, невесть от куда-то появляющееся........
Оно, так же, внезапно, и покидает, отлетает, исчезает.
Вернее, оно перелетает, оно странствует. Оно ожидает, оно жаждет...
Новой любви.
Невозможно вернуться туда, где оставлено Вчера.

Прошлое сегодня, это настоящее Ушедшее.

Я постоянно повторяюсь и возвращаюсь неизменно
к моменту встречи и разлуки.

И не хватит всей премудрости, чтобы осознать, почему так.

Когда по пыльной мостовой
Трамвай тащился, охал,
Бухал,
А я читала в нём письмо,
Письмо из прошлого,
Сегодня
И настоящее
Вчера.
Прошёл год.
А я очень часто вспоминаю тебя.
Настолько приятные воспоминания.
Пиши обо всём, чем занимаешься, какие у тебя заморочки.
Хочу знать, чем ты сейчас живёшь.
Соединение в настоящем неосязаемого будущего с ускользающим прошлым - неповторимый признак счастья, кажется - Фитцжеральд.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 08 дек 2013, 13:43 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ВЛАДИМИР АКУЛОВ
ПРОСТО МЫСЛИ
(Продолжение)

1
Идеология - это система эмоциональных оценок… Что такое «добро» , «зло» …Идеология учит нас , что любить , а что ненавидеть…
Идеология , в сущности , тоже технология…Потому что предписывает нам в эмоциональных терминах , как действовать …
Наука - точные сведения и данные , подтвержденные опытом.

2
« Мерседес» лучше «Жигулей» из-за происков ЦРУ…

3
Если «я» признаю свое «я» и свою ДУШУ в 20 лет , в 30 лет и в 40 за СВОЕ «Я» и за СВОЮ душу… Хотя клетки моего тела полностью меняются каждые 100 дней за счет еды…
Значит, возможно БЕССМЕРТИЕ , когда в будущем научатся переносить нашу ДУШУ, наше «я» , нашу личность и память на какой - нибудь сверкающий кристалл , встроенный в наш мозг…
И стареющее тело можно будет менять на новое ,… Ведь уже сейчас вставляем новые белоснежные зубы, делаем пересадки лица, печени ,сердца…

4
Истин много, «мои» и «чужие»…
«Мои» истины те , которые ПОМОГАЮТ мне жить…

5
Играя в футбол, ты хочешь добиться победы, хочешь забить мяч в ворота противника…
Но соперник тебе мешает…
Так и в реальной жизни. Ты хочешь получить хорошую работу , заработать деньги , жениться на красивой женщине… Но тебе , как в футболе , мешают другие…Работу кто-то занял, красивую невесту увел кто-то другой…
«теория игр»…

Побеждает более подготовленный , образованный , более активный …

6
Западная Римская империя рухнула в 476г. н. э. из –за непрофессиональности элит.
Катастрофа 1917г. из-за глупости «высшего класса»…

7
Женственность заключается в психологической зависимости женщины от мужчины.

8
Когда закончен труд, сделай для себя что-то приятное.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 11 дек 2013, 18:50 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
МАРИНА ЛЕФЕРТОВА


МИНИАТЮРЫ ИЗ ВЧЕРА…

От автора

Когда-то мне хотелось пробовать писать прозу. Крупное, естественно, не получалось, оно даже не формулировалось в виде замыслов. Но я пробовала просто «набивать руку» разными заметками, описаниями, психологическими портретами и т.п. Без особой требовательности и взыскательности к себе. Цель ставилась только одна: нарабатывать стиль, слог, то есть – писать нескучно. Так, чтобы с первого взгляда и с первых строк хотелось бы читать текст далее, и дочитать до конца.

То есть, прежде всего я училась писать живо о чём угодно, стилем весёлого рассказа, порой – почти анекдота. (Жаль, что большая часть этих полуанекдотов в своё время была выброшена в корзину, как не до конца понятое даже самим автором – зачем писалось? Ведь не будет опубликовано никогда). Это были хорошие образцы тренировки пера (чаще – с использованием приёма иронии), да и темы со временем всегда могли бы переосмысляться, дополняться, а теперь они утрачены навсегда.

Но важно уже то, что эти тренировки были, и давали какой-то результат (в т.ч. и в журналистской работе).

И в самом деле, копаясь в своем архиве, просматривая ранее написанное, и через много лет я обращаю внимание только на то, что отображено живым слогом. Всё прочее – в корзину.

Неважно, что порой описаны обычные, буденные дела. Важно, читая, ощутить живой нерв события, дня, минуты.

Приём художественности и делает ваш материал читабельным даже через десятки лет. (Конечно, уровень художественности зависит от индивидуальности пишущего, глубины талантливости, и т.д.; у всех он разный. Но достичь не скучности в повествовании, концентрации мысли в малой жанровой форме, – для начинающего писать прозу, публицистику – уже достойная цель). Таков мой субъективный взгляд начинающего эстета (-публициста).*

*Признаться, и тема дипломной работы в университете (30 лет назад) автором была выбрана в этом же ключе: очень сложная и интересная, связанная с художественно-публицистическим жанром очерка. Но… это уже другая история…

Летом

Это, кажется, вошло уже в привычку: каждый день обязательно делать прогулку, бродить по посадкам с серпом и сеткой в руках, добывая пропитание кроликам. Так было и сегодня.

Правда, обычно на прогулку мы ходили вдвоём: я и семилетний братишка. Но сейчас к нему пришли друзья, они так азартно заигрались во дворе в футбол, что ему расхотелось идти со мной за травкой.

Тогда у меня появилась идея – взять с собою их всех троих. Они согласились, сказав, что не прочь пройтись, но если это будет прогулка «далеко-далеко». Договор состоялся, и мы двинулись в путь.

Куда именно мы пойдем – я ещё не решила, но предположила - куда-то в иные места, нежели раньше.

Мои попутчики оказались настоящими джентльменами: один вежливо предложил нести сетку, другой – серп (который я, правда, не доверила ему).

Затем им стало интересно, кто же из них быстрее бегает, и они понеслись наперегонки. Мы обогнули улицу, вышли к огородам, рядом с которыми соседствовала цементная стена заборов; ими было обнесено одно из предприятий окраины посёлка.

Друзьям стало жутко любопытно, а что же там за забором, и они ватагой бросились к нему, кое-как стараясь вскарабкаться на стену и посмотреть. Им, конечно, удалось залезть туда, и мне пришлось принять довольно строгий вид, покрикивая на них, пока они, наконец, соизволили слезть оттуда…

Весной

Этот апрельский день мне определённо нравился. Небо, такое голубое, бездонное, оно и мысли, и желания влекло куда-то ввысь.

Я видела, что денёк нравится всем, гуляющим в парке, но мне он, честное слово, нравился по-особенному!

Наташка тоже сегодня чаще, чем всегда, вздыхала, и в этих вздохах я замечала её юную грусть, и весеннюю радость, и какое-то беспокойство, что-то глубокое и тайное, невыразимое…

Мне с Наташкой всегда было хорошо. Мы вместе мечтали, читали стихи, шагая длинными дорогами наших прогулок, пели грустные песни, а порою, под настроение, громко смеялись. Нам было по семнадцать…

В этот день, когда на смену туманам, наконец-то, пришло солнце, всё было как-то особенно хорошо. И даже чудесно!

Мы долго бродили от пробуждавшегося от полузимней спячки парку, затем присели на скамейку и просто молчали. Говорить не хотелось, мы смотрели как бы в никуда и радовались, радовались свежести воздуха, теплу солнечных лучей, своему соответствующему самочувствию…

Чуть-чуть по диагонали, напротив нас, на скамейке сидели два юноши. Один, незнакомый нам, сказав что-то второму, поднялся и ушел. Второй остался один. Визуально он был знаком мне по школе, но сегодня впервые так близко я разглядела его наружность.

Он был очень красив. Меня поразили глаза. Я сразу шепнула Наташке: - Черкесские глазки, - и стала смотреть на юношу. Черные, как крыло ворона, волосы спадали на лоб. Брови, черные, резкие, как огромные крылья, подчеркивали красоту его глаз.

Глаза… О таких глазах говорят, наверное, только восхищенным взглядом. Перу это не подвластно. Умные, большие, красивые, строгие, в то же время – чуточку грустные, они смотрели ласково, тепло, горячо, понимающе, и, может быть, даже надеясь на встречное понимание, тепло, дружбу.

Впрочем, мы знали даже его имя, и то, что он с раннего детства был отмечен серьезным физическим недостатком, был хром.

…Теплый весенний день делал счастливыми каждого из нас.

Отрывок

…Огромная лесная чаща, среди которой ни зверь не бежит, ни птица не летит. И только я, одна, иду, неведомо куда, зачем. Вокруг глубокая тишина. А мне ничуть не страшно. И вдруг послышался странный вздох. Я остановилась, обернулась – никого нет.

Прислушалась – вздохи повторяются часто-часто. Я поднимаю глаза вверх и понимаю, что это стонут деревья. Над головой чудесный белый колпак (шатёр) из вершин, покрытых снегом. Под тяжестью таких неуемных «шапок» они и стонут. Стонут и вздыхают. Сквозь них не проглядывает ни пятнышка синевы неба, ни крохотного лучика солнца…

Самообличение

Мы с подружками шли в кино. День был прекрасный. Мы без причины хохотали, чему-то радовались. Нас было трое – я с Ларкой, одноклассницей, и Анна – тихая, незаметная молчунья, наша «новенькая».

По дороге свернули в магазин. У нас с Ларой были деньги, мы купили конфет: я – подороже, «Белочку», Лара – подешевле, карамельки. По дороге дальше Лара незаметно положила мне в карман конфетку, я также дала ей одну.

Но, странно, почему-то ни Лара, ни я так и не угостили свою третью подружку.

Мы словно включились в какую-то глупую игру: коль ты не угостила – не угощу и я… Так, словно две жадины-говядины, мы и слопали свои конфеты по дороге к кинотеатру. Испытывая, конечно, какую-то чудовищную неловкость, а Аня, естественно, не промолвила ни слова по этому поводу…

Прошло много времени, мы давно выросли, и навсегда потерялись в жизни с бывшими подружками. Многое, очень многое забылось из прошлых лет, но эти сто граммов шоколадных конфет очень долго никак не вытирались из памяти, и, вспоминая этот маленький случай, я всегда спрашивала себя: - Кем же были мы с Ларой в тот неприглядный день?

Да, горька бывает правда, не подсластишь её даже шоколадной конфеткой…

Ностальгия

…Я смотрю на его фотографию. На обороте помечено: 1968 год. Прошло четыре года. Но знает ли он, такой далёкий теперь и чужой, что вот сегодня, по прошествии этих лет, сентябрьским, дождливым вечером я вглядываюсь в его черты лица, и опять оживает душа, и вспоминается юное, незабываемое, моя любовь!..

Неужели это преходяще? Не верю. Но неужели это навсегда? Это страшно!.. Вечная мука душе, и только иногда, как сегодня – подарком – легкая печаль, воспоминание…

И кажется, что так ещё не любили. И не верится, что это было, как и не верится, что ничего нет, что ничего не будет.

Как случилось, что именно этот человек дал мне повод узнать любовь, именно он стал целым миром для меня? То есть, нет, заменил целый мир?

Такой же, как все, а представился лучше всех, необыкновеннее; он, только он был мечтой, и мог стать счастьем, а остался печалью…

Он был дерзок, самоуверен, а я видела его нежным, ласковым. Он был как все, грубоват, предвзят, не всегда находчив, а я видела, что он и умнее, и содержательнее других…Мне казалось, что он рождён для иного, более высокого, чем те и то, что окружало его.

Кажется, что теперь, с годами, я должна так много понимать, оценивать иначе, и многое попросту забыть, зачеркнуть, выбросить за борт времени. А я не могу. Не умею ничего этого! Не могу заставить память не помнить, мозг – правильно объять то, что было и ушло, прошло жизненным уроком, из которого следовало бы сделать выводы. Увы!

При нахлынувших воспоминаниях – душа вновь заполнена чем-то большим, какими-то богатствами, главного среди которых отыскать не могу. Не умею понять, не в силах дойти до чего-то нужного – ни разумом, ни сердцем.

Таково обычное моё восприятие мира: сначала бросаю на окружающее пустой, поверхностный взгляд. Затем срабатывает наблюдательность, стремление понять – отчего, почему так? – И дальше - напряжённейшая работа мозга, постоянные раздумья. Но дохожу ли до какой-то цели? Не знаю, но кажется, что главное всё время остаётся неразрешённым. Что же оно такое, это главное, - недосягаемое, неуловимое, невыразимое?..

Иногда бывает впечатление, что живу только прошедшим и надеждою ли, верою ли в будущее? Но никак не сегодняшним днем. Что не ценю его, даже не замечаю, а потом это уходит в прошлое, и всё повторяется сначала…

Попытка рецензии

Бывает ведь: читаешь книгу, и хочется, чтобы она не кончалась. Потому что сживаешься с миром её героев, обнаруживаешь удивительную близость их судеб – с твоею собственной. Читаешь с наслаждением, невольно сравнивая описываемое с окружающей жизнью, и делаешь какие-то новые открытия, выводы, значительно обогащаешь себя тем внутренним светом, которым пронизана умная книга. И хочется сказать «спасибо!» автору, который волшебным пером раскрыл перед тобою новые нюансы повседневного, обратив его почти в праздничное, в Красоту.

Все эти слова – о повести Владимира Солоухина «Капля росы», выпущенной Башкирским книжным издательством в 1971 году.

Да, Вл. Солоухин вернулся в детство. Он рассказал о деревне, в которой вырос, которая вскормила его, навсегда приросла к сердцу.

Деревенская тема не нова в современной литературе…

Анна

День и ночь шли дожди. Казалось, что им уже не будет конца. Шеп, шеп, шеп – стучат они по крыше, ручейками бегут по стенам, бам-бам – выстукивают в окно.

Уже четвертый день Анна прислушивается к этим дождевым песням и молча слоняется по дому. Что ей делать? Никуда не выйти из-за проклятого дождя, люди, как куры, попрятались по домам, потому что погода стояла еще и ветряная, холодная, ноябрьская.

Да и куда идти? Разве к Татьяне наведаться? А зачем? И так весь день мысли обо всём сразу и ни о чём одновременно вертелись в её голове…

Тётя Феня

Я до сих пор не знаю, повезло ли мне, или нет, что родилась и выросла я именно там, среди тех людей, которые окружали меня, но в одном убеждена наверняка: мне повезло в том, что рядом жила она, маленькая, хрупенькая, но живая и энергичная, улыбчивая женщина – тётя Феня…

Кажется, в ней был весь мир, именно таким, каким он и должен быть на самом деле. Как образец мироустройства…

В сумерках декабрьского дня…

(Экспромт)

…Вешалка! Почему до сих пор никто не воспел тебя?

Каждый в долгу перед тобою! Вот содрали все одежды с тебя -

и выказуешь постыдную наготу свою.

Печально и скучно видеть тебя такою…

- Оденься! – хочется крикнуть тебе. – Вспомни, для чего создана ты!

…Но она молчит, и только забытым кем-то белым шарфиком, кое-как,

прикрывает - в забытом богом, ветхом, редакционном углу – своё

голое стальное одиночество…

…Ах, похоже, что это для неё и не проблема вовсе.

Очарование

(В пути)

Ещё только войдя в автобус, я увидела эти глаза. Посмотрели они на меня несколько лениво, а, может быть, просто устало, но мелькнувшее равнодушие вдруг сразу сменилось интересом, вопросом, жаждой восторга – то есть игрою желаний, потому что он тут же заметил – уловил, понял, оценил? – мгновенный огонёк внимания в моих глазах, в брошенном на него случайном первом взгляде…

Откуда взялся этот огонь? Мельком взглянув на него, я успела заметить (отметить ли – сразу, мгновенно?) как прекрасны эти глаза. Как редкостно красивы! А, может быть, вот так, сразу, я заметила и больше? Поняла, что в них – целый мир, что они – жемчуг, бриллиант или… мечта моей души? Моего вечного поиска?..

Как бы там ни было, но в тот же миг я поняла, что эти глаза для меня – Любовь! Они – мои дети. Родное, кровное. Боль и счастье… И вся моя жизнь отныне – стремление к ним, этим глазам. Этой Мечте, которая, наконец-то, рядом, наконец – реальна… Да, бывает и такое. Такие вот неожиданности. Случайные встречи…

О таких глазах надо слагать стихи. Нужно любить их – самозабвенно, и помнить – вечно, потому что они – украшение жизни, её свет и цвет. Чудо и обещанное небесами Счастье, вдохновение и радость. Глаза любви, веры, надежды. Понимания, добра, благодарности. Глаза Истины. Смысла. Красоты… Досягаемые и недосягаемые, понятные и непонятные, близкие и далёкие одновременно…

Как прекрасно, что мы встретились, и я увидела, познала, изведала, полюбила красоту и силу этих глаз, их прелесть, очарование, Колдовство…*

*(Возможно, такое «очарование» и есть то самое, что в «Библии» зовётся «блудом очей»? Возможно. И «Библия» в том права, несомненно. Но ведь это «имеет место быть» в жизни, и искушает нас; мы же – не научены не поддаваться соблазнам. Автор.)

Крушение Идеала

Вся жизнь связана с ним. Как и все несчастья. И вдруг это – как удар, повергающий враз. Крушение, медленное и подспудное, вдруг случилось.

Разве можно отрицать, что он был лучше всех? Всех добрее, нежнее, хитрее, умнее, красивее, счастливее? И вдруг он ушёл. Навсегда. Как, впрочем, уходят все. Но он…

Молод, полон сил и энергии, пленяющий умы и чувства. Это непостижимо. Удар. Смерч. Буря.

О матушке-Земле

Подумалось как-то: вот есть земля. Мы – всего-то и сделали, что вбросили в неё зерно – и вдруг – хлеба, урожай. Откуда? Что за соки такие вспоили это зёрнышко, наполнили собою? Не потому ли она матушка – что отдаёт своё, продолжается в зёрнышке, а, значит, и в нас, живых, питающихся этим зёрнышком?

И вдруг я и сама показалась себе такою же полевою былиночкой – веселой, счастливой, играющей с ветром, звенящей, - и сильною оттого…


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 31 дек 2013, 09:19 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
САНДРА ШВАРЦА

ДИАЛОГИ

I
- «скажи, а ты уже видел Бога,» спросила я у умершего друга, который пришел ко мне во сне.
- « нет еще, но обещали, что скоро увижу.»
- «когда?» мне было интересно.
- « я должен кое- что вспомнить,» он смущенно опустил глаза, «но пока не могу...»
- «а там, что, все так строго, да?»
-«не очень, никто не настаивает – могу и не вспоминать, но сам хочу...»
-«и вот тогда, когда ты вспомнишь, они тебя отведут куда то... и... там...будет...Он?»
- «так мне говорили, но мне кажется меня обманывают....»
-« как обманывают? этого не может быть – там нет обмана!»
он первый раз слабо улыбнулся, покачал грустно головой:
-«обман есть везде, где есть люди. разве ты не знала?»
- « о чем ты? там не люди – там души!»
-«да, но они разные – есть души - выдумщики, есть души – кривляки, есть души – искатели правды, в общем – разные есть...»
-«но обманщиков там не должно быть! Они должны быть в Аду!!!» возмутилась я искренне.
Он молчал, только грустно улыбался, качая головой. И мне вдруг стало по настоящему страшно.....

II
На этот раз он пригласил меня к себе..... Я немного смутилась, но вспомнив, что это всего лишь сон, согласилась.
Мы сидели на кромке мягкого облака, на ощупь оно напоминало вату, только было плотней и нежней. Внизу совсем медленно проплывала земля, города в огнях – ярких и манящих, села со спокойно, по домашнему светящимися окнами, леса темные и глухие, издалека было слышно уханье совы и немного чувствовался запах хвои. Где то слева висела лимонная долька луны, как ночник, включенный только нам двоим. А само облако пахло ванилью. От белых одежд моего друга веяло спокойствием...покоем...вечным.....
Облако видимо было управляемым. Это я заметила, когда мы зависли над кладбищем и остановились. Что- то шевельнулось в памяти, что-то знакомое было в полуразваленной часовенке деревенского погоста.
-«Где мы?» я спросила, и голос мой дрогнул. Догадка сверхскорым поездом пронеслась в мозгу, но я все же хотела убедится.
-«Не узнаешь?» друг спросил меня, в его голосе мне почудилась ирония. Я пыталась в неярком лунном свете разглядеть его черты, но не удалось.
- «...Узнаю... наверно... Тут двадцать четыре года тому назад похоронили мою мачеху...» полуутвердительно, полувопросительно пробормотала я, и память экзотичным уродливым сорняком начала разрастаться в моей голове, причиняя боль – головную, душевную, сердечную.
-«Ты ее так и не простила.» друг не спрашивал, он утверждал.
-«Нет!!!!» я крикнула и вскочила на ноги, злость меня переполняла, как весенний паводок реку, бурлила, шипела где-то внутри, ярко красными надписями на ночном небе высвечивались фразы:
- Твоя мама наверно за грехи умерла, наверно папе изменяла...-
- Твоя мама всегда хвасталась, что у нее красивые ноги, посмотри на фотографию. Разве это красиво?-
- Мы не будем выкупать дворнягу Рекса у живодеров, ну и что, что ты считаешь его другом?-
- Нет! Аборт ты сделаешь, рожать в восемнадцать лет глупо. Мы с твоим отцом этого не хотим.-
Я плакала, слезы раскаленной лавой текли по щекам, мой друг меня обнял. Я стала немного успокаиваться, фразы поблекли, исчезли... Только в ушах еще звенел отчаянный крик моего друга Рекса, моего единственного друга в детстве....
«Меня просили тебе передать, что надо простить....,» друг сказал тихим голосом, пряча глаза.
«Простить?????!!!!!!»
Я подошла к краешку мягкого ванильного облака и плюнула....

III
В пепельно серое спокойствие сна тревожной нитью вплыл запах, щекотал ноздри, будоражил. Пахло чем-то знакомым – церковью, ладаном и ...кагором. От удивления я проснулась.
Друг стоял в оконном проеме, залитый лунным светом и улыбался.
-Ты, что, пил? – удивлению моему не было предела. Казалось, он смутился..
- Да, мы отмечали...ну.. в общем, отмечали мой день рождения!- закончил он уже с вызовом.
-Хи! – вырвался у меня неприличный смешок, но я тут-же устыдилась, - прости, мне это показалось..ну,..чем-то.... нереальным, - я не могла подобрать слово.
- Странная ты. Разве наши беседы тебе кажутся реальными?- друг усмехнулся и присел на подоконник.
-Постой, постой! Как день рождения? Он у тебя в мае, а сейчас..,- я уже ничего не понимала.
-Тормозишь, подруга, - в голосе явно ощущалась ирония, - Я родился сегодня вновь.
-Но тогда ты уже не можешь быть здесь! – я, по моему, вполне резонно, возразила.
- Пока я совсем маленький, я могу..отлучаться. Но я буду расти и постепенно все забуду. Значит и к тебе больше не приду.-
-Как все сложно! То тебе надо было все вспомнить, то теперь забыть... К чему все это?-
- Видишь ли, .. только ты, это,...никому не говори, ладно? – он немного помолчал, а я замерла и вся обратилась в слух, а он продолжил, медленно и четко выговаривая слова, - В этом и есть весь смысл. Нужно все, все, до мельчайших подробностей вспомнить, чтобы потом было разрешено забыть. Это такое облегчение –все забыть. Ты не поверишь...-
Я опустила голову, комок стоял в горле, горький, с привкусом полыни. И пока я боролась со слезами, он исчез. А я смогла прошептать на прощенье лишь одно слово: -Поверю!-


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 04 янв 2014, 13:03 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
АНДРЕЙ ГУБИН
( из книги исторических миниатюр " Афина Паллада")


ОСЕННЯЯ НОЧЬ

Ночь на дворе. Тускло коптят фонари. Шумят старые деревья.
Он торопит кучера. Скорее, скорее – к новой жизни, в дальней обители. На плечах мужицкий армяк, на ногах юфтевые сапоги, смазанные с вечера дегтем.
Кусок хлеба зачерствел в столе под рукописью. Хлеб он спрятал два дня назад, замыслив побег от мира. Впрочем, побег он замыслил лет пятьдесят назад, чуть ли не в дни женитьбы.
Три рубля есть у него. Он отдаст их старшине как мирское и суетное. Поедет в вагоне второго класса, как едет народ. В братстве наденет белую славянскую рубаху; забудет семью, двор, лицемерие, рабство, насилие над людьми и животными; может быть, примет новое имя, обновится; будет честно в свои восемьдесят два года ходить за деревянным плугом, корчевать вековые пни, есть ржаной хлеб, запивая ключевой водой.
Писал ли он о том, что нет напитка вкуснее простой воды? Не знает. Уже давно он читает свои страницы как незнакомые, написанные другим, тщеславным и искусственным человеком.
Однообразие пагубно и для самого вкусного; поэтому иногда будет пить отвар из лесных трав, лакомиться диким медом, шиповником и березовым соком.
Но главное рожь, гречиха, соль и вода.
Он оставит себе лишь одно светское – поэзию человека, с которым в молодости мечтал сравняться, и даже стать выше, и давно понял, что это невозможно.
Да, больше ничего не возьмет он от мира – ни злата, ни булата, ни славы, ни замыслов.
И поэзию то возьмет не вещественно, не в книгах, а в душе; и когда вместе со всеми получит урок на лесной делянке срубить столько то дерев, мысленно, чтобы не слыхала честная братия, в коротких перерывах упьется:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…

Он с трудом устроился в карете. Последние дни недужилось. Были и приступы. Доктора уже посматривали друг на друга с тем особенным, тщеславным пониманием, когда смерть у ворот требует свою княжью дань.
Лекаря не знают, что он был мертв восемьдесят два года, а ныне восстал из праха страстей, потому что смирился до конца.
Сознание, для которого все лишь предмет истины, неумолимо чертило: ты боишься смерти, бежишь от небытия, ужасной, чудовищной несправедливости. Чтобы прогнать страх смерти, он подумал, что еще не отрешился полностью от ложных соблазнов. Он любил зори, поля, красивых женщин, оружие, а надо презирать это, тленное, обманчивое, и возвысить бессмертную душу до высшей любви.
Аллея кончилась. Дождь усиливался. Лошади понеслись.
Он забылся, и тут же сердце сжалось. Почудилась погоня, рыдающая и злая жена, слуги, крестьяне, дети…
Нет, это стучат колеса кареты.
Он закрыл глаза. Покалывало в боку.
Шум погони сильнее – или это шум крови? Слышны выстрелы…
А, это мчится в дыму погони Хаджи Мурат, замысливший побег от мира, в горы, к себе самому…
Только бы не перестать быть самим собой, только бы ты не отказался от себя… Кто сказал это – Петрарка? А индийского поэта Калидасу он помнит хорошо: «Ну, вот, я отослал Сакунталу в дом к супругу – и снова я стал самим собой».
Чтобы отвлечься от боли в боку, представил себя одним из мюридов, скачущих от казаков. Лишь третьего дня еще работал над кавказской повестью.
Ух, как ловко стреляет на всем скаку этот весельчак и грешник, игрок Хан Магома!
Дышится легко. Вдали сиреневые горы, резко изломавшие белыми венцами глубокую синь горизонта. Конь, словно пущенная по ветру стрела!
Выше… Выше…
Его владения кончились. Карета мчалась.
С тоской подумал: так и не удалось написать эту повесть – любимейшее детище; десять лет работы – и тщетно; даже не выбран еще окончательно репейник символ, осталось два.
Какой оставить лучше? Или выбросить оба? Найти пушкински простой вариант. Символы – откровенное искусство, а надо бороться с искусством, надо чтобы оно в произведении умерло, став правдой. Как умирает зерно, став колосом.
Его давно называют мировым гением. Сравнивают с Буддой и Моисеем. Четвертое поколение земных людей воспитывается его книгами. А он чувствует: только теперь, в «Хаджи Мурате», достиг вершин мастерства. В конце жизни. Когда дух окреп мощно, а оболочка духа – немощное тело – уже не выдерживает напряжения, рассыпается.
Что же оказалось вершинами? Пушкинская простота. И простодушная ясность чеканного библейского стиха. Все средства выразительности – даже язык – как бы отсутствуют; остается чистая ткань содержания. Ни одного самоцельного слова. Мятущиеся новые поэты прикрывают безликость мысли, путаницу в голове ворохами словесных цветов.
Но достиг ли и он вершин? Печатать «Хаджи Мурата» не решался – масса вариантов не удовлетворяла.
Повесть решительно не похожа на его предыдущие книги. Он младенчески рад от нового завоевания, но и напуган. Он разорвал круг времен, вырвался в грядущее, не зная его, и растерялся, как человек, попавший на торг с монетами иного мира, которые никто не мог ни разменять, ни принять в уплату.
Фраза в повести совсем другая, нежели раньше. Любимый знак – точка с запятой теперь не нужен – нет фраз на полторы страницы. Нет мучительных сомнений, раздоров мысли. Есть пушкинская простота. Но рядом – символическая изысканность, тонкость и нервность будущих веков. Это пугало.
Он думал, что давно достиг той абсолютной высоты, с которой шагнуть дальше – идти вниз. А «Хаджи Мурат» открыл новые пики вершин. И значит, надо снова карабкаться, падать, идти выше.
С ненавистью подумал о каторжной своей работе. Как галерник к веслу, прикован он к любимой деревянной ручке; на ней, как мозоль, белеет потертость от пальцев. Обступили слова, фразы. Надо немедленно вернуться домой, к рукописи и вписать их.
Карета неслась сквозь дождь и мрак. По черным полям горбато чернели стога. Робко мелькнет огонек лучины в дальней избе – и снова мгла, тоска, неизвестность.
Ему грезятся и картины детства, и самое последнее в зареве событий, охватившем его дом на склоне лет. Словно трагический персонаж, мечется он по сцене накануне пятого, последнего акта.
Или это начало новой драмы? Это похоже на начало: ночь, спящий дом, в тишине он встает; стукнув своему врачу и сомышленнику Маковицкому, сказал «едем»; Маковицкий, ни слова не говоря, поднимается, берет свой баульчик – и они мчатся в карете навстречу новой жизни.
Скорее, это конец, когда и волк, и кошка бегут в глухую чащобу прятать старые кости. Тогда почему они с Маковицким так напоминают мальчишек, задумавших сбегать за темный бор, куда не пускают их взрослые? Наверное, от положения – в нем, помимо трагического, есть и нечто смешное, как в искусстве.
Вот он сегодня уже не ночует дома. Что ждет его завтра? Станет ли он, наконец, самим собой? И надо ли еще жить?
Напрасно он не стал писать стихи смолоду. Как поэта его давно бы убили – на дуэли, чахоткой в тюрьме, из за угла – поставили бы памятник, и все было бы кончено. Поэт обнаженней, хотя проза более разрушительна. Хотел же написать «Казаков» стихами.
Когда то он мучительно завидовал Пушкину, владеющему и стихом, и непревзойденной прозой, и магической силой трагедии. Сравняться с Пушкиным сумел только Лермонтов.
Колеса зашелестели мягко, проваливаясь в завалы листьев. Ветер гудит в деревьях. Подступила старческая слабость, боль неизбежного прощания с жизнью. Кажется, впервые почувствовал трагическую прелесть строки:


Роняет лес багряный свой убор.


Как хорошо! Зимним утром, еще в синей тьме, услышать далече звон службы; зажечь восковую свечу и помолиться на темные в серебре книги; затопить в лесной келье печь; и под тихим, густым, древнерусским снегом колоть дрова; встретить в лесу лосиху с лосенком, поговорить с ними, ощущая великое родство с внимательными соснами, чуткими снежинками и солнечной пушкинской строкой:

Тихо запер я двери
И один без гостей
Пью…

А вечером, при восковой свече, тесать кленовые топорища, грабли, вытачивать ольховые чашки, зарабатывая на хлеб; и лишь на мгновение, глянув на тающий воск свечи, вспомнить весну, молодость, жужжанье пчел в лугах, строящих пахучие кельи.
И опять резать светлый ясень, желтоватый орех с кольцами годов; перед сном припасть к суровому и чистому источнику огненных откровений Библии на древнееврейском языке, а среди ночи восстав, мученически разгадывать тайны неба.
Отныне его мир – свеча, изнурительный труд и первородное слово, которое блещет только потому, что лишено позолоты искусства.
Так он будет бороться с пушками и кинжалами, с развращающим бездельем городов, с телеграфом и электричеством, с поездами и адвокатами.
С ужасом и омерзением вспомнил, как любил кавказский черненый клинок и как им дорезал в лесу раненого зайца.
Богомерзкие руки! Они так уверенно сжимали шейку приклада, когда к бастионам приближались фигурки французских солдат – живых людей, с сердцем, родиной, матерью.
Правда, эти руки гладили голову ребенка, держали заступ и перо. Часто фраза не получалась в сознании, он брал перо – и руки писали нужное. До сих пор он помнит, как болели они, обмороженные зимой на пруду. А то, что руки столько лет грело солнце, ласкала женщина, обмывала вода – не помнится. Вот так же помнятся дни голода и охотно забываются дни благоденствия.
Эгоистичен, несовершенен царь природы. Как много в нем рабского, звериного, единоличного. Не потому ли сказал поэт:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я, –

что даже со смертью возлюбленной у нас не убавляется ни пальцев, ни печени, ни зрения. Возможно ли стереть «недоступную черту меж нами»?
Зажурчала вода в спицах колес – переезжали речку.
Во рту сухо, жестко. Припасть бы сейчас к холодному лесному ручью. Да, ничего нет вкуснее ржаного сухаря и простой воды в знойный полдень. И развернулась картина…
Князю принесли воды в большом березовом ковше, стянутом серебряными обручами. Вода была мутновата, с соринками и ослепительно холодна.
Он пил. Капли стекали по молодой красноватой бородке. Молча стоит белокудрая дружина в боевых перчатках, залетевшая на край земли.
Пьет из рук, из шелома, прямо из реки. Отказался от греческого вина и снова попросил воды, в которой растворились все соли, цветы и солнце мира.
Падает чудный древнерусский снег. Густо улепливает маковки церквей, княжьи постройки, крестьянские избы, лавки торговых людей.
Рядом из проруби берут воду деревянными обледенелыми бадьями. С морозу вода хороша!
Всюду многотерпивое дерево, суровое тканье, воск и пенька.
Он – князь стоит на коленях в иконописной гриднице – уже дряхлый старик, без меча и бронзовых налокотников, позади бояре в куньих шапках. Ярого воска свечи – свет мира, смирения, истины…
В карете душно, холодно. Бок давит котомка. Хочется пить. Отчего то пробежали слезы.
Как темна осенняя ночь, полна влаги, тоски, одиночества.
Словно за версту светятся фонари кареты. Лоснятся спины графских лошадей; над ними восседает толстый от кафтана и кушака кучер.
«Разжирели», – подумал с неудовольствием и устыдился: лошади скакали, как на пожар, не щадя себя, хотя кучер не поднимал кнута.
Надо отказаться от жгучих соблазнов памяти и войти в обитель труда и братства чистым от этой скверны.
Он когда то хотел стать выше других – и теперь тяжкой пашней будет добиваться чести развязать ремни на обуви у последнего из людей.
Более полувека – какая длительная туча окутывала его! – он был то великосветским человеком, то осенним ветром в полях, то восторженной дворянской девочкой, то терпеливым мужиком, то шмелем, вяло и сладко уснувшим в цветке, то, как оборотень, прикидывался обманутой женщиной, то творил черную магию – был коляской, везущей любовницу на свидание, ощущая шелк ее ног на себе…
И ни разу не перестал быть графом, офицером, проповедником, завистником и ревнивцем.
Все ложь. Суета. Лицедейство.
Как чудесно, что он прозрел, успел осознать, что вся жизнь была заблуждением, помыслами о славе, о новой религии – он и Христа хотел превзойти!
Поистине он выступал в картонных латах испанского идальго!
Он не верит священникам; отлучен от церкви; в Средние века его бы сожгли. У него свой бог. Он не верит в загробную жизнь и яростно протестует против природы, ничему не дающей бессмертия, кроме самой себя. Тем более жутко, что мог умереть, не прозрев, не познав сладчайшую истину: жить так, как живут деревья, облака, пчелы, свечи, как живут независимо от всех стихи Пушкина:


Отделкой золотой блистает мой кинжал…


Чудесно и это – в отличной черкеске, на скакуне, с кинжалом, под градом пуль. Честные, беспомощные и отважные горцы – они впереди за увалами, бьют в цепь николаевских солдат из старинных фитильных ружей, напевая с печальным гневом «иль ля алла»…
Очнулся. Подозрительно посмотрел на спутника – не проведал ли Маковицкий, что он лермонтовскую строку приписал Пушкину?
Впрочем, не все ли равно.
Он не хочет открывать глаз на эту ненастную, с дождем и ветром, осеннюю ночь. Ему холодно, а лоб печет от жара.
Он боится погони, слез старшей дочери. Ему невыносимо жаль семью – ей выпал тяжкий крест идти рядом с ним в пучине его заблуждений.
Жребий брошен. Скорей бы добраться до станции.
А пока он еще погуляет – последний раз! – в лермонтовской бурке и с тем кинжалом поэтом, которому сказано:

Твой стих, как божий дух, носился над толпой;
И отзвук мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.

Но никак не может представить далекого Пятигорска, города, в котором записал в дневнике, что его призвание стихи, а не проза – так потрясла его вечная прелесть Кавказа.
Изнемогающий мозг в полубреду, в полугрезах.
Обступают лица судейских. Кого то судят за убийство. Он среди присяжных, в кавказской бурке. Удивляется, что никто не обращает внимания на этот наряд в уездном российском городе.
Его что то гнетет. Судьи за столом, но не в креслах, а на скамье – такая же у подсудимых.
Суд высший – судят всех.
Суд праведный – нет в мире виноватых.
Суд страшный – никто не спасется.
Он вежлив, внимателен, говорит по французски с адвокатом; на совещании курит с председателем и наблюдает за пеплом его сигары.
Внутренне светится мечтой – под буркой кинжал. Он поразит им и суд, и город, коптящий на весеннюю зелень каменноугольным дымом, и блестящий Петербург с холодом дворцов, парадов и разврата, и сонную богомольную Москву с самоварами – полутатарское ханство.
Он запасся и парой превосходных пистолетов в бархатном ящике. Но руки немеют. Он боится приговора. Он знает, что он то и есть главный преступник…
Кавказская станица открылась. Оправленная в серебро гор – горы накиданы вокруг, как исполинские седла, повитая зоревыми туманами, с удальцами, пролетающими на конях, и стариками, колдующими над бочкой чихиря.
Близко звякнуло монисто на груди соблазнительно смуглой казачки.
Это звон подков.
Нет – треск выстрелов.
Из горных туманов выплывает эскадра кораблей. На линии ревут медные пушки. На редутах стонут матросы. Адмиралы стоят на ветру с трубами – Истомин и Нахимов. Плачут севастопольские вдовы.
Сознание борется со сном. Липкий ужас от неотвратимого кровопролития. Усатый штабной офицер наотмашь бьет раненого солдата с «Егорием» на груди. Солдат лежа пил спирт из крышки.
Крышка отлетела. Раненый покорно, не противясь злу, пытается встать на ноги, но у него нет живота, вырван снарядом.
Он знает солдата, помнит и отца его в русской деревне.
Слезы великого смирения в голубых глазах мертвеца.
Вот оно, чудо, открывшееся на бастионах, откровение высшей правды – не противиться злу, чтобы победить его. Но тогда почему он сам грозно кричит на усатого офицера, распахивая бурку!

…Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?

Офицер натянуто улыбается.
Некто отмеривает шаги на темнеющей поляне в лесу.
Пистолеты подняты.
Алые черешни в солдатской фуражке.
Гремит гром. Молния, как бич, как сумеречная змея, обвивает синюю громаду Бештау.
Пушкин падает.
Обожгла резкая боль в боку.
Лицо в душистых кавказских травах.
Шумит дождь, но не мочит его.
Он не слышал выстрела. Не слышал сигнала к началу. Но у него еще есть кинжал. Он писал о нем:

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья…

Он смотрит на толстую спину кучера и, не выдержав, стонет, как матрос на редуте.
А дождь не мочит оттого, что над головой верх кареты.
– Может, вернуться? – спросил кучер, подтягивая красные вожжи.
– Поезжай поскорей, – сказал Маковицкий и осторожно спросил: – Вы хотите доктора?
Он иронически, сквозь боль, улыбнулся, оба вспомнили: «Несмотря на то, что Пьера (а в другом месте Федора) лечили врачи, он выздоровел».
Нет, не поедет он в братство – от смерти не уедешь, такого поезда не выдумают, и хорошо, в природе нет совершенства, и смерти достойно все. Сейчас повернет назад, домой, в горы, к себе самому. Перепишет начало «Хаджи Мурата», поедет в Москву, в Петербург, в Пятигорск…
Не со свечой.
Приедет с золотым лермонтовским кинжалом и громогласно прочтет выбитые на булате лермонтовские строки:

Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды…

Господи, это смерть, он опять перепутал стихи.
Огни станции приближались.
Лев Николаевич забылся.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 04 янв 2014, 13:06 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
АНДРЕЙ ГУБИН

ВЕЛОСИПЕД ДЖЕКА ЛОНДОНА

Покрытый музейной пылью, он кажется теперь допотопным, громоздким. Но как пел ветер молодому писателю, когда он мчался по влажной мазутной дороге, возвращаясь в город!
Ветер пел в светлых волосах, в клетчатой рубашке, свистал в спицах, как в снастях корабля, – ведь Джек Лондон был матросом; как в скалах Аляски, – ведь он искал там золото! И нашел – россыпи человеческих душ!
Скорость велосипеда достигала восьми миль в час; его легко обгоняли всадники на добрых конях. Но ведь это было чудо – два движущихся колеса без лошади и пара. Тогда не было ни самолетов, ни ракет, и казалось, велосипед вот вот оторвется от земли и полетит.
Он купил его за премию, полученную на конкурсе рассказов, а может быть, за котиковые шкуры, добытые на Командорских островах.
Каждый день, в серых проблесках утра, Джек уезжал на нем за город, колесил по травяным тропинкам и белым дорогам, по рощам, полным птичьего гама и света; купался в заливе, валялся на горячем песке, ловил рыбу… Но видел снежные просторы Клондайка, откуда возвратился недавно.
И каждый день он приезжал домой с новым замыслом о людях Севера, и каждую ночь писал.
Щедрое было время!
Встречи, запахи, картины природы рождали ассоциации, а движение – четкий, ритмический строй чувств. Иногда рассказ не получался за столом. Джек садился на велосипед и ехал куда нибудь; и всегда происходило чудо – звук, краска, жест, сценка подсказывали течение сюжета идеи.
Как то он встретил на дороге фургон с зерном. На нем сидели трое – огромный белокурый фермер, швед или немец, тонкая смуглая женщина, очевидно жена фермера, и индеец батрак, затаивший в глазах мечту и ненависть…
Джек подумал, что индеец, возможно, сын вождя или сам вождь, а женщина – индианка его племени…
Как похожи ее руки на руки Элины!
Велосипедист нажал на педали; он спешил домой, к столу, к бумаге; он увидел, он вспомнил «Северную Одиссею»!
О как он был счастлив!
Как сливался с велосипедом, который безошибочно, как лошадь дорогу, находил пути к сюжетам и картинам!
В шутку Джек говорил, что когда нибудь покроет велосипед чистым золотом.
Лунными ночами он мчался над океаном, вспоминая встречу с Элиной. Вот здесь он догнал ее, здесь упали…
Все так же гремит океан, волнуются травы, а ее нет…
Шли годы. Знаменитый писатель мчался в экспрессах Тихоокеанской железной дороги, пересекал океан на трансатлантических гигантах, делавших по двадцать пять узлов в час; купил себе быстроходную яхту, объездил весь свет и возвратился домой в Америку.
Он жил, как и его герой романа «Время не ждет», в Лунной долине – Глен Эллен, округ Сонома, Калифорния.
С грустью посмотрел он на неуклюжий велосипед, уже тогда устаревший. Появились элегантные, сверкающие никелем велосипеды, легкие, как балерины, звонкие, как скрипки. По дорогам Америки неслись ослепительные форды.
Писатель только потрогал руль старого товарища и больше не подходил к нему.
Элина… Она ехала на нем. Как давно это было! И как недавно!
Он по прежнему, когда писал своих женщин, видел только ее.
По утрам он уже пил три коктейля, с надеждой смотрел на дорогу – не покажется ли гость, чтобы была причина выпить четвертый, но еще выполнял свою норму, пять тысяч слов, и ездил верхом на отличной скаковой лошади.
А писать становилось все труднее!
Все откровеннее и бесстыднее открывались жуткие тайны мира, непрочного и неверного, и уже не было того бесстрашия, с которым Джек садился раньше к столу.
Он стал бояться чистой бумаги.
Затягивалась петля человеческого одиночества.
Все чаще писатель расходовал по ночам не чернила, а виски. Хоть он и написал, что «Сердца трех» его вершина, он понимал, что это всего лишь грандиозный кинобоевик.
Но однажды ветер с океана пахнул туманами молодости, сквозь которые мир еще кажется волшебной гармонией. И он задумал: завтра, на рассвете, он поедет по старой дороге, на старом велосипеде туда, где ехал с Элиной…
К океану! К шороху рыбачьих парусов! К блеску солнца на зеленых волнах! К мужественным и несчастным контрабандистам!
И привезет рассказ!
Это будет героическая сага о необыкновенной любви, о силе и верности… Уже открывались ему величавые пейзажи Маркизских островов, тревожный полуденный свет над аттолами, тени героев…
Вечером он сидел в гостиной с друзьями и женой.
Пили кофе, ликеры, коньяк. Слушали угрюмый гул ветра за окнами. Представляли себя средневековыми баронами, пирующими в замке – поэтому горел камин и рядом лежали собаки. Говорили о великом искусстве России.
Около полуночи жена ушла в спальню. Страх сдавил сердце писателя. Он боялся наступления утра, он давно уже нетерпеливо ждал вечеров, чтобы забыться в сумраке хмеля, а потом во сне. Он боялся ехать утром и слушать себя и природу – ведь он давно уже пишет не так, как в молодости.
Сумеет ли завтра?.. И он пил коньяк большими глотками. Сердце билось, как рыба на дне лодки.
Он подумал, что вряд ли одолеет на велосипеде подъем от залива. Незаметно пощупал шрам на ноге – след давнего, милого падения.
А друзья говорили о той сладостной стране, где, как на пире богов, горит незакатное солнце, где никогда не пачкаются белейшие одежды, где любимые не покидают возлюбленных.
И Джек Лондон согласился с желанием друзей и принес флакон – цианистый калий.
Отмеряли дозы, чокнулись рюмками и выпили яд.
Утром велосипед остался стоять в темном углу за дверью.
И вот уже стоит полвека, полный скрытой тайны погибшего замысла.
Все это было потом, а в дни молодости велосипед нашел Джеку еще один замечательный сюжет, который остался в сердце писателя двигателем других сюжетов, – любовь на всю жизнь.
Джек часто заезжал так далеко от дома, что откажи велосипед, пришлось бы идти несколько часов пешком. Двухколесное чудо было прочно и верно отмахивало мили.
Но однажды велосипед сломался.
Джек ехал в вечернем розовом тумане у гремящих валов океана и нагнал девушку. Изящная, смуглая, с солнечно светлыми волосами и серыми, как древнейшие раковины, глазами.
Пенный океан блистал солеными брызгами, воровато пытался слизнуть что нибудь с берега – шлюпку, зазевавшегося мальчишку или осеннее яблоко, наклеванное птицами.
Девушка улыбнулась велосипедисту и уступила ему узкую тропинку. В красной юбке, стоящей, как абажур, от нижней накрахмаленной, она уверенно ставила ноги и прямо, как дети, держала руки.
Что она делает здесь, вдали от людей? Собирает поющие раковины. Но ведь приближается ночь, а до города далеко. Этого было достаточно, чтобы пригласить ее сесть у него за спиной.
Радуясь приключению, Элина согласилась.
Джек летел по тропинке, виляющей над самым обрывом.
Внизу кипели волны.
Ей пришлось обхватить тонкими загорелыми руками плечи Джека – держаться больше не за что. Она слышала, как нетерпеливо и точно отбивает удары его сердце. Слышала снежный запах его волос. Почти касалась губами его горячей шеи.
А он был переполнен звенящей кровью. Поистине драгоценный груз у него за спиной!
Что то в ней удивительно чистое, детское и совершенное женское. Он поведет ее по алым полям заката, по бирюзовым хребтам, покажет самый лучший кусок неба – над заливом, за мысом, где так таинственно клокочет вода в скалах…
Резкий толчок. Со звоном полетели спицы. В юзе зашуршали шины… Путники повалились на заросший ромашками склон – хорошо, что не в океан. Велосипед врезался в глубокую выемку. Расплата за мечты.
Джек поднялся с виноватым видом и порванной штаниной. Элина лежала, не шевелясь, лицом в ромашках. Он испуганно взял ее за нежные, тонкие руки – и раздался такой ослепительный смех, что и он рассмеялся.
Сидя в траве, они хохотали долго.
Элина вытащила из своей необъятной юбки нитку, завязала порванные брюки Джека. Он колдовал над разбитым колесом.
Увы! Придется идти пешком!
В глубине души Джек был рад случившемуся, и он ласково погладил руль велосипеда, подстроившего такую штуку.
В ботинке хлюпала кровь, но он скрыл это от Элины.
Из за гор, которые по утрам льют на город прохладные запахи цветов, вышла луна. Белая шхуна проплывала вдали. Стало слышно, как поет ночная степь.
– Женщина, – сурово сказал Джек, – разведи огонь, я пойду на охоту!
Он бросил ей спички и, как кошка, спустился к океану.
Охотник принес три маленькие рыбки и морскую черепаху.
Элина терла глаза кулаком и раздувала тлеющие стебли бурьяна. Воин откинулся и стал ждать, когда женщина приготовит ужин.
Одинаковая песня звенела в их крови. Песня смелых и гордых. Песня силы, обнявшейся с нежностью.
Вволю надурачившись и сделав вид, что рыба съедена, а вигвам уложен на лошадь, они тронулись в путь. Джек свистнул невидимым собакам, и Белый Клык побежал рядом с женщиной, пытаясь стащить связку сухой оленины с седла. Женщина крикнула – и белозубый собачий мудрец отстал от лошади.
Лунные, ледяные пространства тянулись на сотни верст.
Дымились полыньи Юкона…
Она англичанка, бакалавр изящных искусств. Он матрос, золотоискатель, грузчик, зверобой… Впрочем, пишет еще рассказы для местной газеты. О! Это чудесно! Она, правда, не пишет рассказов, но заканчивает диссертацию в поисках подлинного автора шекспировских пьес.
– Разве это важно? – спросил он. – Главное – пьесы написаны!
Она удивилась такой наивности, чтобы не сказать больше.
– Это чрезвычайно важно! – церемонно ответила она и как будто стала выше ростом.
Джек сразу почувствовал себя полуграмотным каюром, хорошо знающим только повадки собак в упряжке. А она настоящая леди из рода королев и за полмили рассказала ему столько поразительного об искусстве. Вот ей бы писать рассказы, а не ему!
Но он не согласился, что пьесы написали аристократы. Он готов признать автором «Гамлета» Кристофера Марло, великого драматурга, магистра, предшественника и соавтора Шекспира.
Элина поразилась гениальной интуиции Джека, который сразу сказал то, над чем бились профессора. Видно, этот парень учился так: сразу брал только вершины, а вакуумы впоследствии заполнялись сами.
Электрическое зарево города было еще далеко. Накрапывал дождь. Высокие травы хлестали по коленям, холодили ноги. То и дело дорога ныряла между холмами.
Элина читала ему стихи Кольриджа и Саути, тревожащие, как лунный свет на штормовом море.
А он уже любил ее как сокровенный смысл жизни.
Оказывается, до этого он не жил, а прозябал, как змеи в зимних горах. Теперь хлынуло солнце любви. Первой, единственно настоящей. Все остальное – браки, расчет, покой или ревность.
Граненая резкость сравнений, точность мыслей и картин переполняли его. Вот теперь он напишет рассказ!
На повороте Джек бросил велосипед и прыгнул в знакомую лагуну. Элина догнала его в темной воде, преданно посмотрела в глаза, и он дружески потрепал ее мокрые волосы.
Сушиться вошли в хижину рыбака. Выпили какой то дряни. Были счастливы.
Перед светом, усталые, полуспящие, добрели до чопорного загородного замка, где Элина жила у родных. Он вспомнил свою тесную каморку, заваленную рукописями, сетями, книгами, и предложил вечером встретиться в парке. Она подумала и перенесла свидание на пристань.
Вечером Джек сунул ноги в горячие от утюга брюки, модно повязал галстук, быстро поцеловал мать и вышел.
В порту ему встретилась живописная группа. Три грузчика в изорванных майках на бронзовых телах шли, обнявшись за шеи. У каждого на руке коленкоровая сумка – туда поутру их жены кладут бутерброды и бутылку с молоком или пивом. Блаженные, добродушные физиономии, нетвердая походка указывали на то, что сегодня они кое что заработали и отметили это в портовом кабачке. Самого слабого они поставили в середину и нежно вели товарища домой. Они глядели на встречных бесконечно добрыми глазами, словно просили извинения, что хватили по рюмочке другой.
Это они грузят корабли, строят дома, делают ром, хлеб, сахар. Их жизнь – каждодневный труд, и сейчас им выпала краткая минута отдыха.
– Хелло, Джек! – уступили они ему дорогу – ведь он стал джентльменом.
– Хелло, ребята! – приветствовал их бывший инспектор по борьбе с браконьерами.
Он не раз грузил с ними корабли. С любовью обнял бы их сильные, чистые от солнца тела. Но у него свидание. Нет, нет, сегодня он не может разделить их радость.
И они с теплой укоризной проводили взглядами товарища, который вышел в люди и, конечно, не станет пить с ними. Они это понимают и не обижаются. Он бы и теперь работал в порту, но в газете платят больше. Молодец, Джек! Так и надо! Хотя всегда грустно терять хорошего товарища и способного грузчика.
Сияющий Джек оперся о винную бочку и смотрел на океанский корабль, отходящий в Европу.
Суетились пассажиры, сновали матросы, надрывались боцманы и штурманы.
В последнюю минуту к трапу подкатила карета. Вышел крупный мужчина в черном, потом старая леди в кружевах и Элина в дорожном платье. Она сразу же подбежала к нему.
– До свиданья, Джек! Вот мой адрес. Пиши. Я буду всегда помнить эту ночь.
И горы, и небо, и океан катились через сердце Джека. Он никак не мог протянуть руку к ее руке в глухой перчатке.
Завыла сирена парохода. Дым повалил из труб. Черный мужчина нервно стучал стэком по серебряной цепи парадного трапа. Носильщики уже спускались вниз. В рупор оповестили о прибытии лорда, члена английской королевской семьи.
Элина быстро поцеловала Джека в щеку и легко побежала наверх. Словно к облакам убежала.
Загремели якорные лебедки. Когда корабль разворачивался в бухте, чтобы лечь на курс, Джек подумал, что не сказал о своей любви.
Но разве о ней надо говорить?
В зное дней, в звездности тяжких ночей он писал о ней, надеялся, слал письма в Англию, но Элина молчала.
Много лет спустя он побывал в Лондоне, но уже не искал ее.
В этом городе он оделся в потрепанную рабочую одежду, зашил в нее табак, спички, золотой соверен и отправился изучать лондонские трущобы, чтобы потом, после ночлежек, притонов, тюрем и харчевен, где чудаки из Пикквикского клуба изучали природу человека, написать об ужасающем положении бедняков в первой по богатству империи мира.
Как то в воскресном журнале Элине попался его рассказ, в котором она узнала себя, но в сильно героизированном виде. Ей стало немного стыдно – ведь она не такая, за ней водятся грешки, она слабее, искусственнее. И медлила с ответом на его письма.
Потом история повторялась. Она читала его новый рассказ, очаровывалась морем, мужеством, подвигами. Джек воспринял ее как героическую женщину. Она не знала того, что он отлично понял ее. А «Мартин Иден» с его героиней еще не был написан. Она боялась, что и в письме просочится домашняя курица, а он писал ее как смелую дикую утку, летящую в пурге над острыми скалами.
Но она любила его; и она боролась за то, чтобы быть с любимым. Тысячи препятствий не страшили ее маленькое сердце – она отнюдь не была курицей!
Время шло, и катились новые волны всяческой суеты.
Но Элина победила. Теперь она поможет ему добиться признания – ведь его не печатали крупные издательства.
Уже написано письмо, заказан билет, уложены вещи…
Как вдруг газеты известили мир о новом, необыкновенном писателе Запада. Вышли его книги, в которые сразу влюбились все.
В тихой гостиной с медным камином и портретами лордов сидела Элина с книгой Джека Лондона.
Теперь она не поедет. Обстоятельства сильнее ее. Каждому будет ясно, что она приехала к его славе. И поймет ли он? Она не ответила на десятки его писем в те дни, когда он так нуждался в них.
Но надо было добиться развода. Развод мог утвердить только король. Элина принадлежала к фамилиям, составляющим честь нации. Ее предки были епископы, пэры, короли.
Выдержать долгую, изнурительную войну с окружающими традициями, предрассудками. Хотелось все это кончить, а потом написать ему и приехать такой, какой осталась в его сознании – юной, чистой.
А может, это и хорошо, что она не поедет теперь; пусть он никогда не узнает ее двойной души; пусть она останется зовущей к облакам…
Элина позвонила лакею и устало сказала, что билет уже не нужен. Тихо прошла в оранжерею и села на скамью возле любимых ромашек.
На зеленоватом небе безмерной усталостью чернели башни Тауэра. Вечернее солнце ласково легло на ее руки.
Маленькие, детские руки.
Бесстыдные, жадные руки.
Если бы забыть все, забыть колледж, Францию, мужа, любовника…
Но жизнь еще не кончилась. И в своем дневнике она записала:

«Мой милый Джек!
Я очень любила тебя.
Такая любовь никогда не кончится; она станет тише, глуше, но в сердце все равно останется.
Вместе нам быть нельзя.
Так лучше.
Нам останутся воспоминания.
Когда человек умирает, все плачут и любят; не хотят класть его в гроб и плачут; ждут день, два, три, и все таки увозят его на кладбище… И садятся обедать за стол, где стоял гроб. Потом ездят на могилу и плачут, и любят. На могиле можно просидеть до темноты, но потом надо возвращаться домой.
Милый Джек! Я буду всю жизнь на могиле нашей любви. Я стану на ней крестом.
Прощай, мой Джек, мой охотник, мой муж!
Я целую тебя, и пусть ты проживешь жизнь, полную подвигов и свершений; такую, о которой ты мечтал в ту ночь…»

Теперь он был неразрывно с ней.
Она жила в мире его книг – в мире героической любви, мужества, верности. Явившись ему однажды, она навсегда ушла в волшебный мир уплывающих облаков.
Его не коснулся тлетворный дух обид, мелочных подозрений, ссор и свар, разочарований. Он писал ее как женщину высшей планеты. Она радовалась; поняла, что их счастье в вечной разлуке.
Своим характером, вспыльчивым, переменным, она бы мешала ему писать. Она даже порочна.
Пусть же он никогда не узнает этого! Так лучше. Человечнее. Правильнее. Люди должны быть героями.
Все таки она счастливая. Только счастье ее не блаженство. Уже никогда не будут они вместе.
Но увидеть его когда нибудь она еще должна.
И когда быстротечно минула молодость, в прах рассыпались ромашки, привезенные из Америки, когда выросли дети, голова стала серебряной, а морщины искупили ошибки юности, – она приехала в страну своей первой любви.
Траурный кортеж повстречался ей.
– Джек Лондон! – гулом отдавалось в ушах. – Джек Лондон…
Плакали юноши, сразу став мужчинами; девушки несли венки; хмурились кочегары и грузчики, провожая своего парня дальше, чем котиковые острова; социалистические лидеры говорили: Джек Лондон – поэт рабочего класса; мужественно крепилась у могилы жена, замечательная женщина, друг писателя.
Он любил жену, вряд ли вспоминал увлечения молодости и удивился бы нашему рассказу, в котором первое место отдано не жене, а Элине. Но в сердце художника есть тропы, о которых и он узнает не сразу.
Он не мог не чувствовать в своей жене присущего всем женщинам древнего инстинкта самки, ищущей пещеру потеплей, поукромней. Он мирился с законностью этого инстинкта. Но не залепит ли он сладким воском инстинкты боя, звезд, высоты у самцов? Как примирить женское, материнское с беспощадным ветром истины, стремления к правде и красоте, которые не всегда находятся в собственной пещере?
Элина осталась как бы загадкой, и он разгадывал ее на свой манер, что и оказалось верным для искусства, самого красочного проявления жизни.
Свою жену он тоже наделил лучшими качествами настоящей женщины. А наделив, открыл их в ней в самом деле. Но в его произведениях есть большие женщины и маленькие. Последние по своему привлекательны, но первые стали любимым идеалом настоящих мужчин.
В стороне, далеко от близких покойного, стояла иностранка, которую никто здесь не знал. Ей виделся старый велосипед, ночь, океан, и рядом точно и нетерпеливо стучало сердце того, кто уснул навеки…
Ах, как близко была его потная горячая шея, его умные, прилежные руки, так и не обнявшие ее никогда.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 04 янв 2014, 13:07 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
АНДРЕЙ ГУБИН

ЧАЙНОЕ ДЕРЕВО

Он был деревом, корни которого постоянно натыкались на обрезки жести и битое бутылочное стекло старых мусорных ям. Корни извивались, ища добрую землю, истекали янтарной слезой. Этого не видели. Дерево было необыкновенным – прямой белоснежный ствол, крупные алые листья и плоды фиалковой свежести.
С радостью согласился бы он охотиться на жар птицу, добывать жемчуг в какой нибудь среднерусской речонке, где и водяные жуки большая редкость, или помчался бы разыскивать тунгусский метеорит, считая его снарядом марсиан.
Он умел летать без помощи стальных аппаратов, свежую воду мог превратить при случае в вино и без труда извлекал из любого куриного яйца, светящегося желтком, золотую монету.
При этом он прозябал в заиндевевших лачугах, выслушивал брань и оскорбления и чаще бывал голодным, нежели воспевал обилие портовых базаров. Поэтому обывателям соседних домов он казался нерасторопным, несчастным и недалеким.
Если бы в то время душу его просветили, как тело просвечивают рентгеном, то в сумерках мира душа предстала бы голубым клочком весеннего неба. Под небом, словно статуи Командора, грозно серебрятся высокие скалы, покрытые самшитовыми рощами. У подножия скал мы бы услышали рокочущий прилив счастья – острый плеск полуденной волны, по детски играющей тысячелетними раковинами. Увидели бы крупную душу, легшую потом ничком.
Годами рылся он в полутемных библиотеках, разыскивая пожелтевшие рукописи алхимиков, штурманов, врачей. Разгадывал магические пентаграммы. Изучал карфагенские и японские карты дна океана с крестиками, отмечающими затонувшие бриги с грузом античных статуй или сокровищ Атлантиды. Случалось, что он покупал на «табачные» деньги крошечный кораблик с цветными лоскутками парусов. При убогом свете керосинового фонаря кораблик светился и вспыхивал то бортовыми, то носовыми огнями. Игрушки недолго бывали у него – он дарил их детям, потому что дети восхищались ими не меньше его.
Человека волновал осенний перелет птиц и тревожили ржавые бочки с тухлой сельдью. Птицы не все долетали до цветущих берегов – многие разбивались о провода, коченели в туманных лиманах, становились охотничьими трофеями. А бочки, он был уверен, сделаны из красного дуба или манцениловой древесины и наполнены столетним ромом, белым пергаментом древних поэм или сырым золотом.
На каждый грубо сколоченный матросский сундук он смотрел, как на тот, в котором блистает, как Сириус, самый крупный алмаз мирозданья. Достать алмаз пока невозможно – всякий раз сундук захлопывался, отсекая руку смельчаку. И на крышке загорались медные слова – сделан в тысяча четыреста таком то, мастером таким то.
Легкий бриз, сорвавший листок с миндального деревца, мог обидеть его. И мог обрадовать ураганный шторм, ревущий гибельные гимны над мужеством поднятых парусов.
Тогда у него не было одеяла, и его уже немолодое тело жалко протестовало в зимние холода и проклинало душу, все более сверкающую от страданий.
В те дни расплодилось великое множество крыс. Холеные твари пожирали в подземных складах розовые балыки, лунные головы сыра, круги ожиревших в подвальной дремоте колбас и сладкие пчелиные города, полные сгущенного солнца. Прожорливые пигмеи грызли и картины мастеров, редкие издания стихов, подтачивали цоколь новых учреждений. Они оставляли после себя лишь каменно твердые палочки помета.
А ему снились деревенские щи, картошка в мундирах, которую он макал в крупные кристаллы желтой соли, и сочная кавказская черешня, облепившая деревья снизу доверху. Снились кокосовые пальмы с орехами, как бочонки, и облака, плывущие эскадрами таинственных фрегатов.
Зная, что сны сбываются, он все более ценил жизнь и оставлял красочный след на ее девственных песках – симфонически звучащие записи, пищу гигантов.
Раз в три дня он с боем добывал несколько мерзлых морковок, фунт кукурузных отрубей или полфунта жмыха.
В гавани от иностранных кораблей знойно пахло финиками и жирной нефтью. Сытый ветер запада доносил ароматы какао и кофе.
В белый февральский мороз он грезил о смуглом до краснины чае. В промерзшей библиотеке смаковал «чаи» Даля.
«…Чайное дерево… Чаи черные, цветочные, зеленые, красненькие, желтые (высшие)… Чай мятный, шалфейный… Чай с позолотой, с ромом… Лесной чай… Луговой чай… Кирпичный чай… сбитый в бруски… варится с молоком и хлебается ложками…»
Изобретательный, он заваривал чай диким грушевым и барбарисовым листом. Летом на юге он набил листом карманы, чтобы куртка пропиталась ягодным покоем и выкурила вонь капитанской трубки.
Лист кончился, а чай ему необходим для работы. Тогда он заварил кипяток лепестками неизвестного тропического цветка из гербария, купленного у букиниста за осьмушку хлеба. Вкус чая был необыкновенным. Теперь он и думать не хотел о чайных плантациях Цейлона, Китая, Индии, Кавказа. Никакой другой напиток не утолял его жажды.
Лепестков хватило по настоящему на одну заварку, но он неделю кипятил разварившиеся бледно лимонные чешуинки, пока они полностью не растворились в речной воде. Воду он приносил в мятой разрисованной жестянке из под довоенного шоколада. К жестянке он приспособил дужку из проволоки, так что получился котелок.
Сколько он помнит себя, он всегда мечтал иметь собственную яхту в роскошном оперении поющих парусов. Яхта нужна ему, чтобы оплыть Землю триста тридцать три раза, открывая новые краски зорь, морей и мужественного страдания солнечного комочка, называемого сердцем. Тысячи раз рисовал он в воображении линии корабля, знал каждый его уголок и был не только на ты с лично подобранной командой, но знал судьбу и историю каждого.
Только в одну каюту не решался он войти. Оттуда среди ночи неслись звуки арфы, слышалась песня девушки, на отделку платья которой пошла половина звезд северного неба.
Чтобы построить, оснастить и снарядить корабль, сначала нужно открыть соответствующую гавань и населить ее добрыми, ясноглазыми, смелыми, приносящими счастье утопистами. Для этого требуются деньги. Очень много. Хотя и не столько, сколько стоят мечты обитателей гавани. И он думал найти уникальное захоронение старинных монет, скифский котел с драгоценностями жен Аттилы.
Теперь новое обуяло его. Монеты, пока ненайденные, он действительно пустит на сооружение гавани и оснастку корабля. Корабль же пойдет в длительную экспедицию за чудесным цветком, неведомо как попавшим в гербарий. Так люди познают сладость нового эликсира, дающего нержавеющую любовь, вечную молодость, весну, а может, и бессмертие.
Он терпеливо изучал рабдомантию, науку поисков кладов, и дело подвигалось. Остановка за малым – нет денег доехать до теоретически открытых сокровищ.
Революционные матросы на улицах делали ему, капитану, на караул и делились с ним скудным пайком. Тогда он останавливался возле уличной жаровни, принадлежащей какой нибудь крысе, и по примеру персонажей притчей пропитывал ломоть вкусным дымком скворчащего мяса.
Божественной амброзией казались ему ржаные сухари с ключевой водой где нибудь в тени минарета, в жаркий полдень аравийской пустыни. Наслаждаясь таким образом, он все более превращался в эпикурейца, что заметили его товарищи по работе – репортеры, ведающие пожарной и тюремной хроникой. Сам он работал в отделе птиц, цветов и музыки.
Томимый юношескими мечтами о Земле королевы Мод, островах Адмиралтейства и орлиных мирах Галактики, он непреложно верил, что Недоступное встречается лишь в книгах, а в солнечной пене жизни, сотканной из гранита, льда, нежности и прозорливости, всегда отыщется виток Доступного невозможного. Просто нужно иметь великолепное зрение.
Итак, нужно найти землю, где растет чудесный чай.
Бросив писать статьи в газете, он вооружился железным философским фонарем и спустился в тайные вместилища мозга, где погибнет всякий, имеющий груз сомнений и разочарований. В тех вместилищах хранятся золотые запасы, о которых их владельцы не подозревают. Когда то они были необходимы и ими пользовались, выходя на бой с саблезубым тигром и косматым мамонтом. Человек против огромного клыкастого зверя – нужна была классическая вера в чудесное, в победу. Сомнениям места не было. Иначе человек был обречен на гибель. Эти запасы выручали знаменитых мореплавателей, путешественников в джунглях, ученых, приходивших без оружия в племя охотников за черепами. Эти запасы скрыты теперь вековыми наслоениями мещанства, жизни на коленях, крысиного благополучия в теплых и смрадных норах.
Когда мартовская капель звонко напомнила ему звуки арфы, томящейся в каюте грезы, он вышел из дома, прозрачный от голода и вдохновения. Семь и семьдесят раз оплыл он книжные бастионы самого музыкального и многоязыкого порта и нашел тот единственный остров, где растет цветок. Изучая лоции на папирусе и камне, он определил место острова в мировом океане и подозревал, что остров некогда был открыт, потом забыт и теперь его придется открывать заново. Это радует душу всякого капитана. Особенно крупную душу.
Разные фирмы и компании предлагали ему капитанство на кораблях с выгодным фрахтом. Он отказывался, лелеял мечту. Юнцы, волею судеб вскарабкавшиеся на капитанский мостик, заносчиво смотрели поверх его причудливой фуражки. Старые моряки, делившие с ним соль, порох и табак, когда они потерпели крушение у мыса Доброй Надежды, отвернулись от него. Верными остались лишь Дюк и Битт Бой, которых он хотел просить быть лоцманами в сказочном рейсе.
По законам новой жизни он уже не мог единолично присвоить скифский котел с драгоценностями – теперь в стране все принадлежало всем. Он решил просить корабль у правительства, достав из сундука кипу мореходных книжек с визами Лисса и Зурбагана. Но сперва пошел за советом и помощью к великому писателю, что жил неподалеку.
Писатель принял его в огромной солнечной из стекла комнате. Паркет блестел, как утренний океан. Ажурные белые занавеси скручены парусами, пропуская потоки солнца. На длинном столе дымились граненые кружки с чаем, в вазах золотились бисквиты и мандарины.
Капитан зажал в кармане свою трубку, чтобы запах ее не раздражал неизлечимо больные легкие писателя – в молодости писатель пытался пломбировать свою зубную философскую боль свинцом.
Говорить о корабле сразу не удалось. В комнате были еще люди, шел разговор. Писатель остановил вошедшего:
– Мы тут язычники, принесите жертву телу, – и указал на чай и воздушные обсыпанные сахарной пудрой бисквиты.
Капитан оказал честь столу. Когда оставалась пара самых терпких глотков чая, писатель сказал:
– Вы свежий человек, только вошли, вы тоже согласны с неким утверждением: из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения?
Капитан, чтобы не задерживать разговор, торопливо допил чай, обжигая большие этрусские губы, и ответил:
– Вот я принес жертву телу – и стал спокойнее. Свинцовые инстинкты золотит жертва. Когда то я писал статью «О ценности страдания». Позолотить уже хорошо.
Писатель нахмурился, крупно зашагал по комнате. Всякий раз, когда он уходил от собравшихся, казалось, он уходит далеко и навсегда, как путник в необъятной ковыльной степи юга. И каждый радовался, когда писатель поворачивал от стеклянной стены и шел назад, к столу.
– И у вас есть, конечно, много исторических подтверждений, – без иронии, но неспокойно сказал писатель. – Ну хотя бы Христофор Колумб, вы с ним накоротке. Помните его личную, как говорят теперь, жизнь. Я имею в виду его брак, признаться, давненько читал об этом…
Писатель закашлялся. Капитан сильное сжал змеиную головку трубки. Черт знает что курил его предшественник! От трубки до сих пор тошнило матросов, которые, согреваясь после ночной вахты, легко пили горячую водку внакладку с бразильским сахаром.
– Капитан Колумб, как известно, хотел открыть новый путь к пряностям Индии, – рассказывал остролицый капитан. – Словом, он нуждался в каравеллах, матросах, пушках, сухарях, солонине, спирте, железе и золоте. Золота нужно было много. Хотя и не столько, сколько стоила открытая им Америка, – впрочем, открытая Эриком Красным в десятом веке. Короли отказывали Колумбу. Он был чужой. Надо было стать для них своим. И Колумб стал. Вечером сказал своей возлюбленной, что никогда не любил ее. Утром объяснился в любви дочери знатного гранда Испании. Через неделю свадьба – невеста созрела. Через три – каравеллы с экипажем и полными трюмами. А потом – новый материк и корона вице короля всех открытых земель, морей, архипелагов…
– А вы бы так поступили? – в упор спросил писатель.
– Поступок Колумба неблаговиден с этической точки зрения, – смутился капитан, уже наметивший дорогие жертвы ради чудесного цветка. – Но такая цель…
– То то! – торжествующе перебил писатель. – Не бла го ви ден! И не поступок, а неблаговидна жизнь. Вот если бы вам, к примеру, понадобился корабль, вы бы не жертвовали лучшей частью своей души, вам народ даст корабль, опытному капитану.
– Как раз сейчас мы готовим в кругосветное плаванье флагманский корабль Южного флота, – сказал присутствующий здесь народный комиссар. – Команда еще не набрана, вакантно и место капитана.
– Я буду рад пойти третьим штурманом, – благодарно ответил капитан.
– Так вот, – продолжал писатель, – необходимостью страдания оправдывали жизнь, рождающую страдания. Сейчас наступила настоятельная необходимость счастья. Вот что нужно оправдывать: право на свершение мечты без крови и слез, право на подвиг это самое лицензированное право, раньше им пользовались по преимуществу патриции, бароны, князья, дворяне, денежные мешки. Почему особое значение и имеют такие подвиги, как подвиг российского мужика Михайлы Ломоносова… Вы по делу, кажется?
– Нет, я потом, я еще не продумал… Спасибо.
Улица струилась речным слепящим солнцем. Синим сахаром таял лед. Дико вздыблены разведенные мосты. Оглушала капель.
Задорно, по весеннему ему кивнул молодой поэт с блеском алмазного камня в глазах. Поэт шагал размашисто и палкой с монограммой сшибал ледяные бивни сосулек, угрожающе нависших над тротуарами. Когда то поэт носил оранжевую блузу, а теперь верит в бессмертие человека – достаточно мчаться в пространство со скоростью света.
«Значит, пойдет флагманский корабль… Право быть капитаном… Годятся ли мои лицензии? Не бред ли это – остров, хмельные заросли цветов, дающих лепестки раз в столетие и лишь на миг?.. Обмануть не гранда и короля, а миллионы пахарей, художников, рыбаков, механиков… Право на подвиг… Подвиг – счастье… Настоятельная необходимость»…
Об этом он и писал всегда.
Мысли путались, сшибались, как льдины на реке, но плыли в одну сторону.
Туман уже заволакивал дальние форты. Срывался снег. Зима делала последний бешеный натиск. Вспыхнули редкие фонари.
Он направился к трактиру поэтов.
По вечерам в трактир набивались не только поэты читать стихи – бумаги на издания не было. Сюда ходили мошенники, выдающие себя за поэтов, бродяги, казнокрады, моряки, перекупщики, красногвардейцы, бывшие люди, актеры, цыгане, чудаки. Последние неспроста избрали прибежищем трактир – ведь самые большие чудаки – поэты.
Обычно капитан подсаживался к чудакам. В корпорации чудаков были искатели философского камня, изобретатели хлеба из травы, конструкторы разных машин – на бумаге, а то и на манжетах. С редким самообладанием приносили они в жертву своим идолам себя, любимых, близких, славу, согреваясь в морозы у призрачных костров мечты.
Седой интеллигентный священник, отрекшийся от сана, похвалялся, что ему де известно где затонул «Черный Принц» с грузом британского золота – тайну открыл на исповеди умирающий моряк. Раньше тайна принадлежала богу, теперь людям. Он настойчиво обивал пороги морских ведомств и высокомерно пил пиво только в кредит.
Чернобородый Осипов, в полушубке на голом иссушенном теле, и среди чудаков слыл чудаком. Жизнь его напоминала гениальный проект на чердаке в пыльной папке под хламом. Человек потрясающей научной эрудиции, окончивший медицинский, математический и океанографический факультеты, он ютился на Третьей Мещанской в заброшенной прачечной. Недавно перебрался в Петроград и предложил красному командованию чертежи новейшей автоматической пушки – к сожалению, ее негде было изготовить. Но автору пушки стали выдавать талоны на паек. Еще до войны Осипов вдруг занялся металлургией и изобрел способ непрерывной разливки стали. Над ним посмеивались. Советовали изобрести скатерть самобранку, чтобы не нищенствовать. Его способ изобрели вновь десятилетия спустя. Он искал универсальную панацею против туберкулеза, вылечил нескольких безнадежных чахоточных и претендовал на памятник из чистого золота – по завещанию миллиардера, умершего от палочек Коха. Сейчас он мастерил хитрые зажигалки из стреляных гильз и пересматривал космологию и космогонию. И здесь Осипов одному чудаку уступал дорогу – бывшему мичману Рублеву.
Мичман, без обеих рук, синелицый, в белом кашне и остатках судейской мантии, создал свою геометрию и на ее основе «теорию абсолютной конечности Вселенной». Трактирным завсегдатаям он охотно пояснял: если мы отправимся из любой точки Вселенной, скажем, с планеты Земля, то по истечении сверхмиллиардов световеков, идя по так называемой прямой, снова придем на Землю, как корабли Магеллана плыли из Испании только вперед и приплыли в Испанию же. Такая встреча и будет моментом конечности, на базе беспредельно длительного движения, по существу, вечности. Опутанная густой сетью самооткрытых формул «конечность бесконечности» не вызывала восторга у мужей науки, которые предлагали мичману обучиться какому нибудь «безрукому» ремеслу. Мичман не сдавался.
Затравленные неудачами, гонимые нуждой, брошенные семьями, чудаки редко ожесточались, но сталь их доспехов не раз превращалась в картон.
Бывший член императорской академии, владелец оксфордской мантии химик Вознесенский неожиданно посвятил друзей в очередное «открытие». Встретив обнаженного человека, спокойно идущего в крещенский мороз по снегу, ученый пришел к выводу: все несчастья времен и народов происходят от физического несовершенства людей. Тело надо закалить так, чтобы его не брали зубы волка, пули, морозы, чтобы оно подолгу обходилось без пищи и не воспринимало вредных излучений и бактерий. Тогда все образуется и наступит золотой век. Честный ученый ставил эксперимент на себе. Предложил чудакам идти по северным широтам без одежды и еды. Последователи нашлись. Стояла зима и выходить решили все же с юга. В поезде Вознесенский простудился, слег и умер.
Здесь подвизалась и разная шушера – алкоголики, картежники, шаромыжники. Чудаки не смешивались с ними. Чудаки, «лишние люди» необходимы для жизни, как компас кораблю. В их подчас безумных прожектах – чуткость магнитной стрелки, обращенной к полюсу будущего.
За стенами выла дикая балтийская вьюга. Чудаки жались к докрасна накаленной печке, глотая чужой махорочный дым.
Внимательно слушал чудаков молчаливый с острым лицом капитан. Правда, он держался особняком. Подозревали, что он изобретает вечный двигатель или готовит ограбление банка. Но он имел редкий талант – умение слушать, что и надо чудакам. Весь внимание и слух, без равнодушия, навязчивости и вымогательства. Когда иной прожектер понуро терял веру, не видел своих неразменных запасов, становясь от сомнений, как проколотый винный мех, остролицый ободрял его значительным молчанием. Так под водой молчат сети с крупными ячейками – пропуская радужную мелочь, вылавливая сомов и огромных медуз.
В этот вечер трактир ярко освещен каганцами, свечами, лампадами из цветного стекла – электричества не хватало. Со стихами выступит знаменитый поэт. Он уже за столиком. С загадочными древними глазами мемфисского фараона. В глухом пасторском сюртуке. Темно медная бородка клином, как рубила первобытных каменотесов. Это он бросил некогда клич, взволновавший волков романтики: «Где вы, грядущие гунны?». И он же теперь гневно хлестнул инвективой романтиков, с тоской глядящих в былое – «как в некий край обетованный».
Смычками ударили шепчущиеся скрипачи. На размалеванный помост выскочила молоденькая балерина, сделала реверанс и забросала трактир десятком голых ног.
Между столиков порхала Маша, служанка, недавно приехавшая из провинции к тетке, хозяйке трактира, бывшей балерине.
Капитан давно приметил – служанка как будто чего то ждет, к чему то прислушивается. Все столичные люди казались Маше необыкновенными, даже дворники с особым шиком держали метлу. Она терзалась своим ничтожеством. Ее волновали выстрелы, отряды матросов, флаги на ветру, стихи яростных символистов, мэтров тогдашней поэзии.
Маша тоже отметила капитана. Ее влекло молчание остролицего. Молчание шло ему, говорило о бездонных глубинах мысли. Маша любила рассказывать ему о коллекции бабочек у мужа тетки – и тогда лицо молчаливого теряло остроту, делалось добрым и нарядным, как крылья легких летуний.
Яркие по тем временам огни трактира будоражили провинциалку. Она стала свидетельницей необыкновенной жизни, воочию видела создателей книг – большего чародейства она не представляла. А ее жизнь – грязные приставания циников, грязная посуда, грязные овощи, которые нужно маскировать мучным соусом, грязные поучения тетки, как обсчитывать клиентуру.
Маше хотелось иной жизни. Алмазный отблеск этой жизни мерцал в глазах молодого рослого поэта с бритым черепом и вечной папиросой во рту. Даже хмурясь, он не забывал шутить с ней и если пил пиво в долг, оставлял бумажку с яркой, лучеобразной фамилией.
Когда она увидела, что поэт, как все смертные, страдает насморком, ей пришло в голову тоже писать стихи. Самым подходящим судьей ее творчества Маше казался молчаливый.
Знаменитого поэта она побаивалась – очень серьезен и часто говорит не по людски, не по русски. И когда ставила бокалы на его столик, нечаянно разбила тарелку.
Из буфета выскочила разъяренная трактирщица, настоящая мегера. Раздувая прококаиненные ноздри, влепила племяннице пощечину:
– Дрянь! Ты опять целовалась с ним! Он признался! Вон отсюда, змея подколодная!..
Маша выпрямилась с осколками фаянса в руках. Шум стих.
Наконец прорезались сибирские скулы.
Раньше Маша очаровывала милой смесью французской челки и по монгольски раскосых зеленых глаз. Теперь круто налилась неразумно властной силой крепкая шея крестьянки, черные волосы страстно прильнули к голове и тяжело проступили древние скулы, над которыми всласть поработал кровавый скульптор – ханский меч, Золотая орда, табуны и кочевья.
Снова брызнули на полу осколки тарелки.
– Уйду! Надоели ваши придирки и ваши поцелуи! Он вас не любит! Ефим, скажи сам!
Тощий косматый поэт в лиловой ермолке поперхнулся ситронадом через соломинку, встал, поклонился публике и прочитал:

Я дерзок!
Я страшен
Мечтами
Моими!
Из солнц
И из башен
Мое
Слагается
Имя!

Сел, не ожидая аплодисментов.
– Уходи! – взбесилась экс балерина, от злобы поднимаясь на пуанты. – Только оставь мое платье! – и с треском сорвала кокетливое платье с прислуги.
Трактир замер. Полуобнаженная девушка с дрожащим подбородком в зеленоватом свете лампад. Заднюю дверь трактира хозяйка демонстративно загородила тучным крысиным телом.
– Зараза! – дегтярным басом выдохнул на хозяйку матрос в пулеметных лентах.
Из темного угла, скрытого фикусами, донеслось омерзительное причмокивание.
– Венера Милосская! – ахнул господин в котелке и перчатках. – Николаевский червонец за танец в неглиже!
Матрос в лентах выразительно посмотрел на господина – и господин уничтожился над яичницей с гренками.
– Мадам, прошу! – ловко набросил на прекрасное тело лисью шубу пьяный ухарь молодчик. – К вашим услугам. Коляска за углом. Шампанское заморожено.
Маша гневно подняла ресницы и сбросила шубу.
– Великолепно! – крикнул седой карлик с напудренным лицом.
Знаменитый поэт улыбнулся и что то чиркнул на листке.
На плечи Маши легла синяя генеральская бекеша с недавними следами эполет. Хозяин бекеши страстный южанин с длинным лошадиным лицом. В нервных руках хлыст.
Бекеша полетела на пол. Блеснули слезы.
– Браво! – вскочила безгрудая прыщеватая дева с малиновым томиком в руках. – Долой стыд! Выйдем на площади и покажем народу свои юные львиные груди!
Смуглый поэт, бритоголовый, как каторжник, недовольно стукнул палкой и ласково, как ребенку или лошади, прогудел Маше:

Ничего,
что тебя пока
Я вместо шика
парижских платьев
одену
в дым табака.

Большая группа молодых слушателей возмущенно направилась к хозяйке. Но от группы красноармейцев шагнул к Маше чубатый крепыш. Заботливо прислонил винтовку к столику знаменитого, снял прожженную спереди шинель и по хозяйски закутал служанку.
Маша не сопротивлялась, только всхлипывала от страха и обиды. Солдат тоже был поэтом, часто стоял на посту против трактира, подмигивая Маше: ничего, обойдется!
– Пошли! – скомандовал солдат. – Теперя не пропадешь. Не старый прижим! Товарищ Ленин не даст в обиду! А эту гадюку скоро прикроют!
И они ушли в ночь, уже пахнущую весенними ветрами.
В полночь капитан крупно шагал по ледяной жиже. Калоши, полученные по ордеру номер тринадцать, пропускали воду, но лед они не пропускали. По давней привычке он разговаривал про себя стихами.
От замкнутых, бездомных домов пахнуло Петербургом Достоевского. За какими то окнами Достоевский безысходно бился в приступах гениальности, роняя с пера пену пророчества.
Два мира. Два постулата.
Необходимость страдания. Необходимость счастья.
В каморке холоднее, чем на улице. В темноте капитан ловко поддел носком ощерившуюся крысу, бросил на солдатскую койку дырявый верблюжий шарф, зажег толстый красного воска огарок, сберегаемый с осени. Полез в карман пальто за карандашом – писать отчет о вечере поэзии.
И замер, как вор с пойманной в кармане рукой. Вытащил увесистый пакет – вот оно, умение извлекать из простого куриного яйца золотую монету. Это чудо большее, чем история в трактире. В те годы скорее очистили бы карман, нежели положили нечто!
Это осуществление мечты – но какой?
Шпагат крепкий, николаевский. Загадка, находка, свист крыла, блеснувшего жарким оперением из тьмы. Неужели жены Атиллы прислали из могильников свои червонные цепи?
В трактире поесть не удалось. Воображение – одно из самых безграничных – рисовало гастрономические лакомства. Поужинать бы неплохо, например, парой яиц без монет, куском ситного и кружкой крутого чая. Сказка. Он их сам сочинил немало.
Хрустит что то бумажное. О если бы кипа серебристо чистых листов! Может, оригинал неизвестного романа, феерического, занесенного с другой планеты? Пакет тяжел. Не оружие ли – он любит граненые слитки пистолетов.
Мир полон чудес.
Чай и сахар. Пачки августейшего китайского лянсина и иссиня белый рафинад. Теперь он вспомнил, что пока был у писателя, пальто висело в прихожей. Больше он нигде не раздевался. К пальто явно прикасались какие то руки, еще днем он заметил пришитую пуговицу, с утра ее не было.
– Дары моря, – улыбчиво покраснел капитан, напевая песню угольщика и жалея, что пакет не обнаружил в трактире – угостил бы чаем чудаков.
Он творчески затопил буржуйку половиной рояльной деки, незаметно взятой на дровяном складе. Помешивая угли палисандровой тростью, вскипятил воду в жестянке и всыпал жменю душистого чая.
Как медовое вино, пьянил чай и радовал блаженным отдыхом на зеленом аттоле мечты в бурном житейском море. Пройдет время, чай остынет, аттол смоют ленивые волны будничной бестолочи и косности. А пока чай крепок и сладок.
Душу переполняла благодарность писателю, не забывшему в споре о высоких материях, что людям нужны не только стихи и призывы, но и чай, ботинки, дрова – особенно в это трудное время.
Правда, в будущем не удивятся этому. В портовых цейхгаузах будущего будут выситься тюки, пирамиды, гималайские горы этого чая. Это не чудесный цветок из гербария. Лянсин много вкуснее лепестков неведомого цветка, показавшегося вкусным после грушевого листа. Но цветок – легенда, чудо, надежда, как чудо этот пакет.
И чай был когда то легендой. Не за ним ли плыл Васко да Гама и за три моря ходил нижегородский купец Афанасий Никитин!
Капитан Скотт! Ты проиграл Южный полюс Амундсену. Ты понадеялся на моторы, а норвежец шел на собаках. Ты мужественно зачеркнул на дневнике слова «моей жене» и написал «моей вдове». А может, тебе не хватало одной заварки чая, чтобы дойти до припасов и горючего, которые были рядом!
Да, пора на корабль. Поднимать якоря. Команда заждалась капитана, обросшего береговыми ракушками.
Битт Бой – к штурвалу!
Плыть!
За чудесным цветком!
За Солнцем!
Он достал несуразно большую – для великанов, что ли? – бухгалтерскую книгу с чистыми разграфленными листами. Бумага жесткая, желтая, с влипшими щепками. Книгу он выменял на толкучке за компас с легендарной «Мэри Глостер».
Поправил огонек свечи, увидел счастье на лицах солдата и служанки, прислушался к шороху последнего снега и крупно, как привык делать все, вывел


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 05 янв 2014, 13:55 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
КОБ РА

ЛЮБИМОЕ


Что я люблю.
А люблю я много чего.
Люблю запах кофе и краски. Иногда… люблю лизнуть кончик кисти, если взято слишком много влаги и огромная акварельная капля готовится вот-вот рухнуть на лист в совершенно неподходящем месте.
Люблю слушать и наблюдать. Люблю глаза тех, кто ко мне приходит. Люблю смотреть их судьбы и мысли.

Люблю… люблю чувство приятной усталости…. Когда сделано много и ещё работы непочатый край…
Люблю дарить подарки.
Люблю топать по лужам и по камешкам мостовой…
Люблю дождь. И чтобы вымокнуть до нитки. И чтобы продрогнуть, и чтобы до мурашек. Потому что именно тогда чувствуешь крылья. Набухшие, мокрые, они начинают греметь по асфальту…
Люблю стихи, громко петь в ванной и сидеть по уши в мыльной пене.
И тишину тоже люблю.
Когда внутри тебя тихо. Словно раннее морозное утро. Можно спрятать капюшон и раствориться воздухе.

Мммм, как я люблю, чтобы всё было и на своём месте… потому что от этого экономится куча времени.
Люблю внезапно исчезнуть и так же внезапно появиться. Двери других измерений как никогда бывают очень кстати.

Люблю хорошо отточенный карандаш и отточенные, доведённые до совершенства, движения. Люблю талантливых и искренних . Потому что в них искра божья и можно согреться, когда слишком холодно.
Люблю зиму…
Хруст снежинок под ногами, запах новогодних ёлок … и предвкушение новой сказки.
Люблю морозные узоры на стекле.
Люблю янтарь.
Потому что каждая капля янтаря – это замёрзшая, застывшая вселенная.
Люблю шахматы.
И чтобы противник был сильнее меня. Иначе, зачем играть?
Люблю, когда всё просто и понятно, потому что сама докопалась до сути.
Люблю новые дороги и тропы. Потому что интересно.

Люблю то, что окружает меня. Потому что это мой мир, мир созданный моими руками,
моя партия, игра по моим правилам.

Но опять же… разве можно рассказать всё…?

В чём сила, брат?

В капельке воды, которая точит камень.
В нежном ростке, пробивающимся сквозь толщу асфальта.
В улыбке ребёнка.
В скупой мужской слезе.

Этюд

Я пустила тебя в своё логово.
Огромный чёрный кожаный диван гостиной,
спальни, спортзал второго этажа,
и просторный, уютный до безобразия чердак, заставленный всяким разным нужным хламом.
Та комната?
Нет.
Это только моё.
Туда может войти только посвящённый.
А ты?
Ты просто тот, которого я почему-то пустила в своё логово…

Дорога

Дорога. Всегда завораживает. Всегда разная.
В зависимости от времени года, суток и … настроения.
Со свистом проносятся встречные машины, увозя с собой мелкие проблемы вечно куда-то спешащих людей.
Бескрайние леса, словно корабли в безбрежном медвяном океане полевых цветов, неспешно проплывают вдоль трассы.

Вот летит на жемчужном контрабасе спящий волшебник.
За ним белый конь в серых яблоках с длинным-предлинным хвостом и шёлковой белоснежной гривой… Гигантский младенец, играющий с летучей мышью…
Подводная лодка, похожая на акулу, проглатывающую целый город…
На что только не похожа влажная мякоть кучевых облаков…

И только ночь, только звёздная летняя ночь, словно заботливый пастух, лёгким дуновением ветерка, гонит белоснежное небесное стадо домой, в заколдованный замок своей госпожи леди Фата Морганы.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 15 янв 2014, 11:35 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ВАДИМ ИОНОВ

ЯДРО

Они начали «грызть» землю пять лет назад. Срок не такой уж большой для столь глобальной задачи, - наконец-то узнать правду о том, что творится в самом сердце планеты. Да и существует ли оно – это самое сердце?

Он взялся за это дело, будучи ещё кандидатом наук, как только появились новые технологии, позволяющие надеяться на успешный исход крайне дорогостоящего и трудоёмкого предприятия.

Сегодня же он «Генеральный» всего проекта, академик, геолог, который в свои шестьдесят ещё не разучился любить поле.

Когда был построен сам бур (хотя назвать буром автомат величиной с поезд, работающем на ядерном топливе, пожалуй, не совсем корректно), дела на полигоне пошли веселей. И уже через три месяца испытаний, аппарат приступил к работе.

В первый год он прошёл земную кору, испаряя породу и оставляя за собой гладкий оплавленный туннель, затем четыре долгих года пробивался через мантию, опровергая многие гипотезы и предположения о геологии и физике земных недр.

И вот наступил момент истины. Впереди перед снарядом лежало загадочное земное ядро.
Группа операторов остановила аппарат перед решающим экспериментом, получая данные о температуре, давлении, плотности и ещё десятке других показателей.
Когда цифры появились на мониторе «Генерального», он усмехнулся, увидев, что их значения не «зашкаливают» и выглядят вовсе не критическими, как предполагалось ранее, и тихо проговорил: «Ай да, Жюль! Ай да, Верн!»

Затем выждав минутную паузу, он дал команду на проникновение в ядро.
Бур успешно прошёл несколько метров и вновь остановился, беря пробы материала и проводя первичный химанализ.
Полигон замер в ожидании. Через десять минут монитор снова ожил, и по экрану поползли блоки цифр и значков. Информация загружалась в главный компьютер на обработку.

«Генеральный» встал из-за стола, и, заложив руки за спину, стал ждать окончательного вердикта.

То, что он увидел на экране, заставило его опуститься в кресло и на несколько мгновений закрыть глаза.
Компьютер выдал настолько абсурдные характеристики ядра, что принять их на веру было невозможно.

«Генеральный» пододвинул к себе клавиатуру и сделал запрос,
- Провести повторный анализ и указать наземные материалы сходные с материалом ядра!

Ответ пришёл через пять минут. Он был краток и нелеп,
- Анализ проведён успешно. Самый близкий по структуре наземный материал – вещество косточки плодового дерева (вишня, черешня).

«Генеральный» откинулся на спинку кресла и посмотрел на старый плакат проекта, на котором была изображена планета в разрезе, и к её центру полз настырный непобедимый бур. Настырный червь в вишнёвой мякоти….


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 16 янв 2014, 11:17 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ОЛЬГА ШЕЛЬПЯКОВА

ЗНАКИ

В критических обстоятельствах людям помогает предчувствие – подсознательное умение предвидеть событие, которое может иметь место в будущем.
Иногда, к нам приходят Знаки свыше, нужно уметь их читать, понять и следовать своей интуиции, так сказать - "видеть телом".
У меня с детства происходят контакты с тонким миром. Просто раньше я воспринимала всё как должное, потом начала скрывать это от посторонних, дабы не сочли за сумасшедшую. Но, перед всеми знаковыми событиями в жизни, мне являются сущности. Говорю это в здравом уме и ясной памяти, потому что проверено на собственном горьком опыте, и не раз.
Хочу рассказать о последних контактах, которые привели меня в Украину, где реально нуждался в моей помощи близкий человек - мой сын.
Итак, Знаки - способ Силы вести с нами диалог. Ответ приходит сам собой, изнутри, через ощущения. Просто понимаешь, и всё. Но надо стремиться ВИДЕТЬ эти знаки и ждать внутреннего ответа.

ПЕРВЫЙ.

Ночью, когда сознание колебалось между сном и явью, услышала голос - чёткий, спокойный...очень мне знакомый:
"Ольга, значит так..."
"Кто здесь?"- я мгновенно встрепенулась, выйдя из сонного оцепенения, и тут же пожалела об этом - нужно было выслушать. Голос принадлежал моему первому мужу...ныне покойному.
Что он хотел мне сообщить? Видимо, что-то важное, и времени у него было немного, судя по деловому тону. Тщетно пробовала уснуть, ворочаясь с боку на бок. Сна не было. Голос молчал. "Нужно ехать",- приняла твёрдое решение. Должны быть ЗНАКИ, на месте разберусь.

Поезд отправлялся из другого города - прямой маршрут, без пересадок.
До него три часа автобусом на самый север республики. Знаки...они должны быть.
Сколько раз в жизни меня выручала наблюдательность: плакат, афиша, объявление, песня звучащая из магнитолы - всё это не даром. Особенно в трудное жизненное время, стоит присмотреться и прислушаться. Истина рядом. Что это?
"Отель Калифорния"...мы познакомились под эту музыку. Я на верном пути.

ВТОРОЙ.

Вокзал был огромным, пустым и холодным.
До поезда ещё два часа. Ленивые охранники в форменных куртках (всё остальное: головные уборы, обувь, брюки - были из "огородного обмундирования"). Скучающая буфетчица. Сонные кассиры. Все, с моим появлением, слегка оживились, разглядели, изучили и...вновь впали в "обломовское состояние".
Минут через тридцать стали подтягиваться к поезду люди. Что интересно, старались кучковаться поближе друг к другу. Непроизвольная тяга к теплу или проявление стадного чувства...Не знаю. Что касается меня, то комфортное пространство необходимое для нормального самочувствия - не менее двух метров. Просто жестоко страдаю, когда люди находятся рядом впритык! Вплоть до мигрени.
Но, не это сейчас беспокоило меня...Я физически ощущала чей-то пристальный взгляд. Сделала обзор территории - никто на меня не смотрит...И увидела Его в бегущей строке банковского автомата! Те же черты лица: седые волосы, аккуратная бородка, спокойный взгляд...Второй знак.
Подошла поближе. Реклама банка: "Согласитесь, что кризис без паники теряет свою прелесть."
К чему бы это? Скоро всё прояснится.
Для верности должен быть Третий знак, решающий и подводящий итог.
Он появился в поезде, на который я еле успела, благодаря нашей извечной русской безалаберности.

ТРЕТИЙ.

Стоянка 2 минуты, объявили прибытие на второй путь.
Народ поспешил к выходу, а в это время, подали на первый грузо-почтовый!
В динамике пошуршало, кашлянуло и начало вещать:
"Уважаемые пассажиры! Приносим извинения за причинённые неудобства. Посадка на скорый поезд сообщением Пермь-Симферополь будет продлена. Обойти состав, стоящий на первом пути, можно по левой стороне перрона при выходе с вокзала."
А это не меньше десяти вагонов!
Что тут началось! Вот он - "кризис с паникой" из рекламы. Спасибо, хоть предупредил!
Проводники ждали в морозной полночи, включив красные сигнальные огни. Пассажиры заскакивали в первые попавшиеся вагоны, закидывая сумки и чемоданы с отборными матами! Меня буквально подкинули вверх, вместе с багажом чьи-то сильные руки! Я только успела буркнуть, не оборачиваясь "спасибо". Всё...Поезд тронулся, все успели. Кризис миновал.

Ночь была беспокойной. Плакал маленький ребёнок, ходили и выходили люди в соседнем купе...Они, почему-то, лежали на полках в сапогах и одежде. Дикость какая! Явно, проводники запускали "зайцев" на небольшие расстояния. Давно не ездила в таких поездах, со времён комсомольской юности.
Днём всё было как обычно: за окном менялись пейзажи словно в калейдоскопе, поезд покачивало на стыках и сновали неугомонные пассажиры.
Во Владимире на верхнее место моей боковушки пришёл попутчик. Этого я никак не ожидала! Обычно, все боковые верхние пустуют, если люди едут поодиночке. Кому хочется сидеть на чужих постелях, стесняя других, в том числе и себя? Крайне неудобные места.
Мне пришлось встать и свернуть матрац с бельём, чтобы этот презентабельный молодой человек смог присесть.
Пока он располагался, поинтересовалась у проводника:
- Мужчина с 44-го куда едет?
- До Москвы, через три часа выйдет.

Что же, придётся запастись терпением...
Мужчина был одет "с иголочки": серый с отливом костюм, кремово-розовая сорочка, узкий галстук, ботинки из мягкой кожи на шнуровке, дорогие часы, перстень с чёрным ониксом. Разглядев всё это великолепие, я задохнулась в волне возмущения: "При таком "прикиде", он мог бы купить более удобные места (СВ например), а не экономить на боковушках в плацкарте!"
Заметив моё негодование, он тихо сказал:
"Извините, что причинил неудобства. Мест не было вообще. А ехать нужно срочно. Я врач. Предстоит сложная операция. Если не возражаете, займусь документами."
Мой гнев схлынул обратно, растворившись в спокойных серых глазах незнакомца.
Боже, как он неуловимо похож...на Него. Вот он - Третий знак!
Всё мой существо обратилось во внимание. Я исподтишка разглядывала его лицо, пользуясь излюбленным шпионским приёмом - глядя в оконное стекло.
Та же холёная бородка, скошенный подбородок, напряжённое выражение, складка между бровей...Затем перешла на руки: длинные сильные пальцы, гибкий большой...и этот перстень на безымянном левой руки. Такой был у мужа, ему подарила мать. Определённо - типажи схожи...Не дежавю же у меня, в конце концов?!

- Кофе хотите?- не отрываясь от бумаг, вдруг, спросил он.
Я вздрогнула от неожиданности:
- Не откажусь...
Через несколько минут мы в полной тишине пили горячий кофе. Оба понимали, что знакомиться на пару часов и вести пустые беседы не было смыла. Каждый занимался своим делом.
Он листал бумаги, что-то писал на полях, звонил по телефону. Я продолжала его разглядывать, уже в открытую, как смотрят дети. Ему это не мешало.
Так где же он, Третий знак?
До Москвы оставалось совсем немного, минут сорок...Я продолжала ждать.
Уже показались станционные постройки, поезд подходил к Курскому вокзалу...Мужчина начал быстро складывать бумаги в кейс, одна вылетела из плотной стопки, и покружив, как лист на ветру, скользнула по моей ноге.
Продолжая сидеть, наблюдала, как Он, преклонив колено...склонил передо мной голову, прошептав одно только слово "простите"...Именно "простите", а не "извините".
Подняв листок, резко встал...Я сидела не шелохнувшись.
При выходе, на секунду задержался: "Всё будет хорошо. До свидания."
Прикусив губу, молча прикрыла глаза, еле заметно качнув головой в знак согласия.

Да, я простила тебя...простила, мой первый муж, первый мой мужчина. Ради детей, что ты мне подарил, ради внуков.
Земля тебе пухом и царствие небесное.
Всё будет хорошо. Верю в это и обещаю.

***
Наверное, нам, женщинам, в разгадках тайн повезло больше, чем мужчинам.
Мы всё же обладаем той самой интуицией которая помогает принимать правильные решения.
Есть Сила, о логике которой можно только догадываться.
Можно назвать её Вселенной или Бесконечностью, или Намерением. Эта Сила управляет нашей судьбой. Но и мы можем управлять своей судьбой и воздействовать на эту Силу. Можем с ней вести диалог, сотрудничать или не сотрудничать. Быть её проводником или нет.
Именно внутренний голос даёт понять, где в нашей жизни разветвляются дороги, где правит Эго, и что является препятствием, а что - Знаком.
Да, у каждого человека в этом мире своя дорога, и решения мы чаще принимаем самостоятельно. Важно помнить, что за всё в этой жизни нужно платить и вовремя отдавать долги, чтобы не пришлось потом, после смерти...объясняться Знаками.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 30 янв 2014, 15:21 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ГАЛИНА УШАКОВА

Огни жизни

Росток отчаяния поселился в душе мудрого старца, когда он, вопреки своим замыслам, обратил внимание на одну из планет, название которой было Лит. Смысл существования Литтян оказался в достижении высокого уровня материальных благ и возвеличивания своих правителей, которые не избирались гражданами планеты, а правили в течение всей своей жизни и передавали власть только своим детям. Старец увидел, как истинные цели существования Литтян приобретали смысл жизни дикого животного, в котором развился эгоизм и агрессия. В течение века, они забыли о своих возможностях радоваться окружающему миру, растить детей в свободе и развитии. Часть Литтян обрела достаток. Они возвели неприступные стены в центре планеты и создали единственный Город. Построив каменные дома, Литтяне отгородились друг от друга высокими заборами. Уничтожив древние храмы, вырубив вековые рощи, прибегнув к труду рабов, вывезенных с планеты Орт, они выстроили огромный замок из красного кирпича, где с утра до вечера правители предавались чревоугодию. Литтяне забыли свое прошлое, сожгли древние письмена и казнили всех граждан старше ста лет, чтобы они не смогли передать свои знания потомкам. Рабы в поте лица трудились на плантациях, собирая в года по три урожая; выращивали особых мясных буйволов; из особых травянистых растений выделывали пряжу и ткали огромные ковры и одежду для той части народа, которые жили в Городе. Сами же рабы, их называли сатти, не имели ничего, кроме горсти семян молочной травы и ведра родниковой воды на день.
Старец жил на планете Алой Зари, где вот уже в течении тысячелетий, царствовал Разум. Этот Разум не был богом, ему не преклонялись и не строили храмы. Никто толком не знал, где он живет. Разум появлялся незримо в виде теплого потока воздуха, бережно обволакивал жителя Алой Зари, именно в такой момент, когда тот исчерпал все свои силы в решении той или иной задачи. Ведар ( так называли себя жители этой планеты) успокаивался и решение находилось как бы само собой. Ведары тоже когда-то жили на планете Ли, но в период Великого Разлома, когда планете грозила гибель, они воспользовались пилотируемым кораблем, который оказался после Разлома на их стороне и перелетели на прекрасную планету, над которой Луна сменяла Солнце каждые 12 часа, ночь менялась на день. В этот момент Великая Заря раскрывала свои тайны жителям планеты и рождала новый Разум. Жизнь находилась в постоянном движении; даже природа четыре раза в течении года меняла свой облик. Зимой она замирала, отдыхая; весной одевала новый наряд и приобретала новые силы, летом отдавала себя рождению и росту тех богатств, которые в неисчислимом количестве росли на ее полях; осенью задумчиво оглядывала свои владения, сбрасывала листву и погружалась в зимний сон. Вот с поры Великого Разлома и жили здесь жители планеты Ли. Планета приняла их как родная мать принимает своих детей: бережно и с любовью. Веддары (что означало ведующие дарами) отвечали ей тем же. На окраине суши, где они обосновались, были найдены древние письмена, расшифровав которые, веддары узнали о древних корнях своего народа. Как оказалось, что планету Алой Зари населяли жители, называвшие себя атлантами, которые дали жизнь нескольким планетам, находящимся относительно не далеко от их родины. Из манускриптов ведары узнали о своей природной способности жить несколько сотен лет (жизнь же на планете Ли сократилась в среднем до 40 лет) там же описывались способы развития интеллекта и достижения уникальных способностей организма. Кроме того сохранились листы особой плотной гладкой бумаги, на которой были запечатлены облики атлантов.
Старец снова с помощью особого внутреннего зрения оглядел просторы планеты Ли. Горечь проникла в его сердце. Он заглянул в глаза жителей Города. Они были тусклыми. Кроме того, в них отсутствовала какая-либо мысль. Их взгляд не был покорным взглядом жвачных животных, которые в избытке водились на планете Алой Зари; в нем также отсутствовала мысль. Эти глаза были наполнены ленивым желанием еды и сна. Движения у литян были замедленными, тело - совсем не развитым. «Это же не жизнь!» - воскликнул безрадостно Старец. Его взгляд окинул окрестности Города. На протяжении сотен километров (мера длины на планете Алой Зари) работали под палящими лучами Огненной Звезды миллионы изможденных жителей планеты Орт, которые когда-то славились высокоразвитым сознанием. Здесь были бывшие поэты, художники, архитекторы, ученые, чьими достижениями пользовался весь интеллектуальный мир Малой Вселенной. В их взгляде было лишь бесконечная усталость и отрешенность.«И это тоже не жизнь» – только сжал кулаки Старец. Миллионы высокоразвитых жителей прекрасной планеты Орт, на которой по предложению Военного Совета Вселенной было уничтожено все военное оружие и распущена армия, через двадцать лет были покорены, стремящимися к Вселенской власти, жителями планеты Ли. Они, уничтожив старое оружие, построили подземные заводы, окружив их специальным ограждением, сквозь которое не проникал взор всевидящих мудрецов. На этих заводах было изготовлено новое, очень мощное оружие и военная техника; построены атомные звездолеты. Нарушив таким образом Вселенское соглашение о ненападении, они в течении трех недель высадились на планету и захватили в рабство большую часть ее населения. Причем они выбирали тех, интеллект и способности которых были самыми развитыми, чтобы превратить их потом в безголосых животных. Разрушив храмы, они установили свою «религию», которая заключалась в безоговорочном подчинении ставленникам правительства планеты Ли, которые возглавили новый совет двух планет – Совет мира.
Старец еще раз оглядел своим уникальным взором планету: может еще где-нибудь остались следы мысли, признаки добра и стремления к жизни. Его взор упал на небольшую голубую планеты в системе второго Солнца. Среди темных пятен то там, то тут возникали искры Сознания. А на пространстве по от 65 до 51 параллели в районе примерно от 54 до от 75 вертикали явно что-то происходило. Старец встал, потянулся... И мысленно приблизился к планете. В его глазах сверкнула радость: сердца людей проспались. Он видел материй, качающий на руках малышей и сердца некоторых светились, он заметил детей со светлыми лицами и доверчивыми сердечками. Он заметил людей, которые тщательно отделяли зерна истины и плевел лжи. Он обрати внимание на священника, который с надеждой внимал Небу. Его глаза были полны надежды. Старец заметил Человека, который во сне улыбался и его сны плыли по Небу, заглядывая в сердца его соотечественников. Но словно качала на руках свое "отечество", ту часть планеты, на которой был рожден. Старец был взволнован. Давно так не билось его сердце. Он достал небольшую книжицу, полистал ее, остановился на нужной странице, вырвал ее и, мысленно положил рядом с Человеком. И запел... На песню стали слетаться Ангелы. Он каждому что-то шепнул на ухо и, совершенно удовлетворенный, расправив крылья, полетел в свою Обитель Сна. Ангелам же предстояло бессрочное путешествие на Голубую планету, в район, указанный Старцем.

***
Можно было много говорить о том, «кто сотворил человека», а родилась я совершенно точно у мамы и папы более четырех десятков лет назад, чему есть различные свидетельства. Есть также свидетельства тому, сколько лет жила с бабушкой, какую школу посещала, какой вуз закончила. У меня есть несколько имен, то есть я бы называла их ярлыками. Это как на вещи в магазине. К примеру: утюг «Samsung», холодильник «Атлант», конфеты «Красная шапочка». При этом, если назначение выше указанных предметов всем более или менее ясно, то мое предназначение часто ставит многих в затруднительное положение.
Впрочем, с этим явлением, я думаю, вы и сами сталкивались не однократно.
Начнем сначала. Когда я родилась, то маме радостно сообщили:
- Девочка! А до этого я была просто - «ребенок». Тогда «узи» еще не делали. И никто не знал, кто я. «Девочка» - папе это определение почему-то не понравилось, и он ушел к другой женщине. К сожалению и там ему так и не удалось услышать то, что ему хотелось слышать. Дважды в родильных отделениях ему радостно сообщали:
- У вас, папаша, - девочка. Он сильно огорчался и пытался утопить свои огорчения в стакане с вином.
Меня же назвали Галиной, Галей, что в переводилось с греческого, как «чуткая». То ли имя совпала с моими внутренними качествами, то ли я неосознанно решила этому соответствовать. Как бы то ни было. Чуткости мне хватало. Любая боль, своя или чужая, вызвали во мне страдание.
Далее, кем я только не была: «дочкой», «лялькой», «куклой», «ученицей», «плаксой», «лентяйкой», «хорошей» и «плохой» девочкой, затем «девушкой», «женщиной»…. Список не мешало бы завершить, так как каждое имя требовало от меня каких-то определенных качеств характера, которые часто не совмещались… Однако не тут то было!
Требования ко мне росли… Мама мечтала о том, что я продолжила династию энергетиков, муж видел во мне суперпослушную жену, которая должна была бы выполнять беспрекословно все обязанности, супружеские, материнские, обязанности стиральной машины, обязанности официанта, носильщика, швейцара. При этом любые занятия, кроме хозяйственных и супружеских наказывались ударами, чем попало и куда попало. А стихи и всякая прочая «ерунда» полностью исключалась из моего рациона до того золотого времени, когда… В общем до «никогда». Права «быть самой собой у меня не было». А только в творчестве, в ощущении гармонии, я чувствовала себя «собой».

Учеба в институте рисковала оказаться под запретом. А сын рисковал быть отравленным сигарным дымом, которые мой «возлюбленный» курил возле кроватки малыша, аккуратно расположив ноги в ботинках на журнальном столике, погруженный в раздумья о том, как «инженера наживаются на рабочих», и как ему, рабочему, трудно в этой жизни. У меня появился ряд имен, достаточно оскорбительных, чтобы использовать их здесь…

Впрочем, устав от бесконечных доказательств, что я не…, не… и не…. , собрала вещи мужа и отпустила его к мамочке… Сама оставшись мамой, почти инженером, дочкой и т.д.
Пришлось отказаться от роли «жена» и…

Тут стало проявляться творчество и старые добрые желания, стать писателем, или поэтом, или психологом, а не продолжать до бесконечности династию энергетиков.

Прошло много лет, и мои желания, как ни странно стали сбываться. Я получила второе высшее образование и, по какому-то странному стечению обстоятельств» сразу два новых ярлыка: «социальный педагог» и «психолог». Перекопав полученные знания начала работать по новой специальности, не оставляя старую и добрую, которая меня и сына кормила, одевала и обувала. Первое время мне и трех голов, возможно, было бы мало!
Однако время шло… Если я оказывалась «плохой» или «неудобной», с кем-то говорила более эмоционально, чем ему того хотелось, немедленно слышала: «Ну, ты же психолог!».
И однажды, привычно парировав подруге, что я еще и человек и не обязана быть удобной, комфортной и позволять, чтобы на мне ездили все кому не лень, задумалась: «Кто же я, на самом деле»?
А так как природа меня нагрузила различными талантами и способностями, которые почему-то упрямо требовали своей реализации, то свободное время для меня было загадкой, иллюзией. И разбираться в вопросе « кто есть я?» мне пришлось совместно с вопросами, «кто есть человек?» и «кто есть другие люди». Этого требовал ярлык «психолог» и моя внутренняя совесть, дремавшая в неизвестное мне время.
И я умудрялась не только работать в виде «инженера» и «психолога», но и копаться во всевозможных философских и религиозных схемах в поисках ответа на свои вопросы.
Дело в том, что в психологии существует несколько теорий личности, каждая из них в какой - то степени противоречит другой. И понять, что делать с человеком, пришедшим ко мне с вопросами развития и духовного роста, исходя из этих теорий, оказалось затруднительно. А мне, самым странным образом попадались люди, ищущие ответы, на те же вопросы, что и я сама: «Кто есть я и каково мое место в мире?».
Так я превратилась в «философа», «религиоведа» ….
Однако найденные ответы не вызвали у меня удовлетворения. Их уже с лихвой хватило бы на небольшой научно-исследовательский институт… В науку меня уже не тянуло… Это еще одно соответствие чему-то и зачем –то…
Мне нужно было что-то иное. Но, что….? Что…? И я запела… До сего момента все ярлыки, приписанные мне говорили об отсутствии каких бы то ни было музыкальных данных. И если кому-то «медведь наступил на ухо», то в семье считали, что по моим ушам потопталась, по меньшей мере, целая медвежья семья.
Волей случая, попав к талантливому педагогу, будучи уже «в возрасте» (этот ярлык у меня из поликлиники, в которую я обратилась из-за проблем, возникших при работе за компьютером), выяснилось, что у меня есть и слух, а голос… Вполне подойдет для исполнения «отдельных оперных партий», Рахманинова, Чайковского, Баха и др. Пришлось учиться еще м музыке, так как моя музыкальная «тупость» (ярлык) была основана на страхе и не знании.

И вот, обвешанная как новогодняя елка всевозможными ярлыками, постоянно выслушивающая сомнения окружающих по поводу их совместимости и несовместимости, я наконец решила остановиться в приобретении ярлыков.

И, опустившись «с небес на землю», то есть на скамейку в парке, задумалась:

Каковы же корни извечных вопросов о пути человека в этом мире?

Не в том, ли, что люди за ярлыками не видят проявление живого человека, его сущности без инвентарного номера и имени….

Мне кажется, что поиски себя исходят из того, что нас постоянно инвентаризируют, называют…
Многим людям важно, чтобы все стояло на своих местах, чтобы мир (и человек заодно) были предсказуемыми, чтобы не нужно было думать, искать…

Может это исходит от лени человеческой?

И откуда в нашем мире появятся новые Ломоносовы, Циолковские, Леонарадо-да Винчи – люди, интересующиеся всем и вся, и творящие все что приходит в голову, созидающие наш мир, развивающие себя и развивающие наш мир, если…

Если в сознании людей инженер не может быть психологом, инженер не может быть поэтом, женщина – философом, философ – скульптором, инженер – художником, психолог – изобретателем… Список можно продолжать до бесконечности… Не может, не положено! Все должно быть по статусу, по обязанности… Все в этом мире должно быть ясно, понятно, предсказуемо, находится на своих местах, иметь инвентарный номер, свой ярлык. Иначе… Иначе? А вдруг придется соответствовать…

Думала я и наблюдала как в разноцветье листьев прячется солнце, как плывут по серо-синему осеннему небу облака, слушала как щебечут птицы, удивлялась щедрости и самобытности окружающей природе.

И вдруг… ощутила где-то в глубине себя тоску по этому богатству звуков и красок, по удивительной нерукотворной природной гармонии, которую являет ежедневно нашим глазам и ушам, окружающий мир. И еще ощутила причастность к этому богатству.

Мне захотелось пойти туда, где полыхает красками осень. И я побрела, по-детски загребая ногами, листья. Листья шуршали и успокаивали. И как будто не было прошедших лет. Исчезло ощущение возраста. В груди разлилось слегка позабытое чувство какого-то детского восторга, интереса к этому миру.
Падали с деревьев листья и, казалось, что вместе с ними с меня, падают и, подхваченные теплым осенним ветром, улетают ярлыки, с различными «условными обозначениями: «Инженер», «психолог», «поэт»…
КАКАЯ РАЗНИЦА, КТО Я?
И возникло удивительное чувство самого бытия, без условностей «хорошая», «плохая», «такая», «эдакая», без профессионального портрета… Возникло чувство целостности и, удивительное предчувствие чего-то очень хорошего, доброго, вечного…, и, так необходимого, чувство самой себя, чувство возвращение домой, возвращения к себе…
И удивительное чувство Любви и еще Радости….

* * *
Мир погружался в сумрак, медленно и верно! Ночь? Нет Разум засыпал в каждом человеке, медленно и верно. Как, зачем? Что происходило в сознании людей, что они отказывались от разума…? Никто не понимал… Впрочем все просто забыли о том, кто они… Забыли? Или? Нельзя сказать, что не пытались вспомнить… Пытались. Искали, копали, расшифровывали… Искали Атлантиду, Долину Богов, Беловодье, Эльдорадо, Шамбалу… Искали. Находили? Как знать.

Все было давно, очень давно! Маленькой девочке, которую родители звали Светлана, снились прекрасные сны. Она путешествовала по старым городам и летала по большим лабиринтам. Встречалась во сне с удивительными Мудрецами и, проснувшись, забывала о том где была и, что видела и слышала.

Светлана выросла, и в трудных ситуациях ей часто в голову приходили удивительно точные ответы, помогающие легко разрешить сложные задачи и, в памяти всплывали картины удивительной красоты и чистоты.Они приносили удивительное чувство Дома, радости, любви и счастья.

Шло время. Бежали года. И однажды, находясь у постели больной матери, Светлане задремала на мгновение у ее изголовья, и во сне девушка увидела парящего над головой журавля, белее самого белого снега. Журавль опустился на плечо девушки и на ухо прошептал:

«Ничего не бойся. Время возвращает людям Мир и радость и Знание! Не сотворенный, не рожденный, живший во веки веков, человек, приходит в этот мир Атлантом, а уходит в небытие… как… «. Светлана не до слышала фразу. Она открыла глаза, солнце лучом каснулось ласково и бережно ее щеки, спустилось на подбородок, пробежала по закрытым глазам ее матери . Мама потянулась, открыла глаза и прошептала: «Знаешь, дочка, мне снился удивительный белый журавль»….

Через много лет, на берегу от одного из северных морей, в углублении, образовавшемся от падения небольшого метеорита, археологи обнаружат несколько каменей, с выбитыми на них надписями. Надписи вскоре расшифруют.

Одна из надписей будет гласить: «Не рожденный, не сотворенный человек приходит в мир Атлантом. Сохрани же, Атлант, чистоту небес, исходящую от Истины…»


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 03 фев 2014, 23:54 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ДМИТРИЙ ЯКУШЕВ

ПЕРЕЖИВАНИЯ РАЯ

Там в тумане Бог. Дороги пробегают, сворачиваясь за спиной в воспоминания чувств, которые иногда волнуют своими картинками и движением сердца, жаждущего большего, нежели доставляет ему жизнь. И снова в поисках смысла разбиваются судьбы, подгибаются колени и падают слезы. Люди ищут Рай. Но он убегает от них.
Рай - это неуловимое переживание детства. Радость, нет тревоги, нет необходимости в новостях, потому что больше не ищешь смысла там, где его нет. Творец поцеловал свое творение, прикосновение Бога - это Рай. Только в далеких детских воспоминаниях были такие моменты радостной тишины. С возрастом уходят, оставляя воспоминания, которые невозможно стереть. Рай - это радость не от новостей. Наши представления о жизни сконцентрированы на дне сегодняшнем, где обязательно должны быть события. У человечества проблемы с пониманием Рая связаны с непониманием смысла жизни. Ценностный ряд не тот. Больной может считать, что нормально чихать, кашлять и испытывать недомогание, тем более, если здоровых он не видел. И только, когда выздоровеет, поймет, что значит быть здоровым. Так что Рай - это выздоровление души, которую больше не терзают страсти.
Как же мы удивимся, когда выяснится, что являемся одним целым с Христом. Каждый про себя думает, что только у него есть воспоминания, как встреча с неведомым и волнующим. И только у него есть свой Спаситель. И вдруг откроется, что мы переживали и откликались на одного и того же Бога - на Христа. Мы представляем из себя не пространственно-временной феномен, человек - это совсем другое. Это Христос в каждом из нас. Мои глаза увидят Бога, мои руки прикоснутся к Нему. Мои, не другого. Потому что других нет. Элементы можно прочувствовать сейчас, а полнота раскроется, когда наступит время. Но уже сейчас мы переживаем радость дивной красоты природы, радость встречи с теми, кого любим, то есть, когда открыто сердце. Радость от ожидания будущих дней. Видимое менять и не надо. Просто нужно новое сердце, которое не знает страстей, и видит Бога. Другая ступень бытия, как осознания себя таким, каким задумал тебя Отец. Человек потерял не только страну радости - Эдем. Человек потерял себя. Вступил в область смерти, где нет ничего постоянного. Все рожденное умирает, разрушается и это хорошо, потому что несет в себе несовершенство падшего мира, отвернувшегося от своего Художника. Человек сам выдумывает свои смыслы, сам дает себе имя и рисует в зеркале свое отражение. Так выражая свое подобие Отцу, он удаляется от Него, потому что Образ давно разбит, а осколки потеряны. И вдруг произойдет чудо, диво дивное - все воссоединится. Осколки снова обретут черты, так дорогие каждому из нас. И появится образ замысла Отца о своем Сыне, воплощенный в каждом из нас. Человек не во времени. Человек встроен в бытие Бога, как алмаз, переливающийся разными цветами, как оттенками Любви.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 13 фев 2014, 14:44 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ
НОЧНОЙ ДИЛИЖАНС


Я хотел написать отдельную главу о силе воображения и его влияния на нашу
жизнь. Но, подумав, я написал вместо этой главы рассказ о поэте Андерсене.
Мне кажется, что он может заменить эту главу и даст даже более ясное
представление о воображении, чем общие разговоры на эту тему.

В старой и грязной венецианской гостинице нельзя было допроситься чернил.
Да и зачем было держать там чернила? Чтобы писать дутые счета постояльцам?
Правда, когда Христиан Андерсен поселился в гостинице, то в оловянной
чернильнице оставалось еще немного чернил. Он начал писать ими сказку. Но с
каждым часом сказка бледнела на глазах, потому что Андерсен несколько раз
разбавлял чернила водой. Так ему и не удалось окончить ее - веселый конец
сказки остался на дне чернильницы.
Андерсен усмехнулся и решил, что следующую сказку он так и назовет:
"История, оставшаяся на дне высохшей чернильницы".
Он полюбил Венецию и называл ее "увядающим лотосом".
Над морем клубились низкие осенние тучи. В каналах плескалась гнилая
вода. Холодный ветер дул на перекрестках. Но когда прорывалось солнцег то
из-под плесени на стенах проступал розовый мрамор и город появлялся за
окном, как картина, написанная старым венецианским мастером Каналетто.
Да, это был прекрасный, хотя и несколько печальный город. Но пришло время
покинуть его ради других городов.
Поэтому Андерсен не чувствовал особого сожаления, когда послал
гостиничного слугу купить билет на дилижанс, отправлявшийся вечером в
Верону.
Слуга был под стать гостинице - ленивый, всегда навеселе, нечистый на
руку, но с открытым, простодушным лицом. Он ни разу не прибрал в комнате у
Андерсена, даже не подмел каменный пол.
Из красных бархатных портьер золотистыми роями вылетала моль. Умываться
приходилось в треснувшем фаянсовом тазу с изображением полногрудых
купальщиц. Масляная лампа была сломана. Взамен ее на столе стоял тяжелый
серебряный канделябр с огарком сальной свечи. Его, должно быть, не чистили
со времен Тициана.
Из первого этажа, где помещалась дешевая остерия, разило жареной
бараниной и чесноком. Там весь день оглушительно хохотали и ссорились
молодые женщины в потертых бархатных корсажах, кое-как затянутых порванными
тесемками.
Иногда женщины дрались, вцепившись друг другу в волосы. Когда Андерсену
случалось проходить мимо дерущихся женщин, он останавливался и с восхищением
смотрел на их растрепанные косы, рдеющие от ярости лица и горящие жаждой
мести глаза.
Но самым прелестным зрелищем были, конечно, гневные слезы, что брызгали у
них из глаз и стекали по щекам, как алмазные капли.
При виде Андерсена женщины затихали. Их смущал этот худой и элегантный
господин с тонким носом. Они считали его заезжим фокусником, хотя и называли
почтительно "синьор поэт". По их понятиям это был странный поэт. В нем не
бурлила кровь. Он не пел под гитару раздирающие сердце баркаролы и не
влюблялся по очереди в каждую из женщин. Только один раз он вынул из петлицы
алую розу и подарил ее самой некрасивой девочке-судомойке. Она была к тому
же хромая, как утка.
Когда слуга пошел за билетом, Андерсен кинулся к окну, отодвинул тяжелый
занавес и увидел, как слуга шел, насвистывая, вдоль канала. Он походя
ущипнул за грудь краснолицую продавщицу креветок и получил оглушительную
оплеуху.
Потом слуга долго и сосредоточенно плевал с горбатого моста в канал,
стараясь попасть в пустую половинку яичной скорлупы. Она плавала около свай.
Наконец он попал в нее, и скорлупа утонула. После этого слуга подошел к
мальчишке в рваной шляпе. Мальчишка удил. Слуга сел около него и
бессмысленно уставился на поплавок, дожидаясь, когда клюнет какая-нибудь
бродячая рыба.
- О боже! - воскликнул с отчаянием Андерсен. - Неужели я сегодня не уеду
из-за этого болвана?
Андерсен распахнул окно. Стекла задребезжали так сильно, что слуга
услышал их звон и поднял голову. Андерсен воздел руки к небу и яростно
потряс кулаками.
Слуга сорвал с мальчишки шляпу, восторженно помахал ею Андерсену, снова
нахлобучил ее на мальчишку, вскочил и скрылся за углом.
Андерсен рассмеялся. Он ничуть не был рассержен. Его страсть к
путешествиям усиливалась изо дня в день даже от таких забавных пустяков.
Путешествия всегда сулили неожиданности. Никогда ведь не знаешь, когда
блеснет из-под ресниц лукавый женский взгляд, когда покажутся вдали башни
незнакомого города и закачаются на горизонте мачты тяжелых кораблей, какие
стихи придут в голову при виде грозы, бушующей над Альпами, и чей голос
пропоет тебе, как дорожный колокольчик, песенку о нераспустившейся любви.
Слуга принес билет на дилижанс, но не отдал сдачу. Андерсен взял его за
шиворот и вежливо вывел в коридор. Там он шутливо хлопнул слугу по шее, и
тот помчался вниз по шаткой лестнице, перепрыгивая через ступеньки и
распевая во все горло.


Когда дилижанс выехал из Венеции, начал накрапывать дождь. На болотистую
равнину опустилась ночь.
Возница сказал, что сам сатана придумал, должно быть, отправлять
дилижансы из Венеции в Верону по ночам.
Пассажиры ничего не ответили. Возница помолчал, в сердцах сплюнул и
предупредил пассажиров, что, кроме огарка в жестяном фонаре, свечей больше
нет.
Пассажиры не обратили на это внимания. Тогда возница выразил сомнение в
здравом рассудке своих пассажиров и добавил, что Верона - глухая дыра, где
порядочным людям нечего делать.
Пассажиры знали, что это не так, но никто не захотел возразить вознице.
Пассажиров было трое - Андерсен, пожилой угрюмый священник и дама,
закутанная в темный плащ. Она казалась Андерсену то молодой, то пожилой, то
красавицей, то дурнушкой. Все это были шалости огарка в фонаре. Он освещал
даму каждый раз по-иному - как ему приходило в голову.
- Не погасить ли огарок? - спросил Андерсен. - Сейчас он не нужен. Потом,
в случае необходимости, нам нечего будет зажечь.
- Вот мысль, которая никогда бы не пришла в голову итальянцу! -
воскликнул священник.
- Почему?
- Итальянцы не способны что-либо предвидеть. Они спохватываются и вопят,
когда уже ничего нельзя исправить.
- Очевидно, - спросил Андерсен, - ваше преподобие не принадлежит к этой
легкомысленной нации?
- Я австриец! - сердито ответил священник. Разговор оборвался. Андерсен
задул огарок. После некоторого молчания дама сказала:
- В этой части Италии лучше ездить ночью без света.
- Нас все равно выдает шум колес, - возразил ей священник и недовольно
добавил: - Путешествующим дамам следует брать с собой кого-нибудь из
родственников. В качестве провожатого.
- Мой провожатый, - ответила дама и лукаво засмеялась, - сидит рядом со
мной.
Она говорила об Андерсене. Он снял шляпу и поблагодарил свою спутницу за
эти слова.
Как только огарок погас, звуки и запахи усилились, как будто они
обрадовались исчезновению соперника. Громче стал топот копыт, шорох колес по
гравию, дребезжание рессор и постукивание дождя по крыше дилижанса. И гуще
потянуло в окна запахом сырой травы и болота.
- Удивительно! - промолвил Андерсен. - В Италии я ожидал услышать запах
померанцевых рощ, а узнаю воздух своей северной родины.
- Сейчас все переменится, - сказала дама. - Мы подымаемся на холмы. Там
воздух теплее.
Лошади шли шагом. Дилижанс действительно подымался на отлогий холм.
Но ночь от этого не посветлела. Наоборот, по сторонам дороги потянулись
старые вязы. Под их раскидистыми ветвями темнота стояла плотно и тихо, чуть
слышно перешептываясь с листьями и дождевыми каплями.
Андерсен опустил окно. Ветка вяза заглянула в дилижанс. Андерсен сорвал с
нее на память несколько листьев.
Как у многих людей с живым воображением, у него была страсть собирать во
время поездок всякие пустяки. Но у этих пустяков было одно свойство - они
воскрешали прошлое, возобновляли то состояние, какое было у него, Андерсена,
именно в ту минуту, когда он подбирал какой-нибудь осколок мозаики, лист
вяза или маленькую ослиную подкову.
"Ночь!" - сказал про себя Андерсен.
Сейчас ее мрак был приятнее, чем солнечный свет. Темнота позволяла
спокойно размышлять обо всем. А когда Андерсену это надоедало, то она
помогала выдумывать разные истории, где он был главным героем.
В этих историях Андерсен представлял себя неизменно красивым, юным,
оживленным. Он щедро разбрасывал вокруг себя те опьяняющие слова, которые
сентиментальные критики называют "цветами поэзии".
На самом же деле Андерсен был очень некрасив и хорошо это знал. Он был
долговяз и застенчив. Руки и ноги болтались у него, как у игрушечного
человечка на веревочке. Таких человечков у него на родине дети зовут
"хампельманами".
С этим" качествами нечего было надеяться на внимание женщин. Но все же
каждый раз сердце отзывалось обидой, когда юные женщины проходили мимо него,
как около фонарного столба.


Андерсен задремал.
Когда он очнулся, то прежде всего увидел большую зеленую звезду. Она
пылала над самой землей. Очевидно, был поздний час ночи.
Дилижанс стоял. Снаружи доносились голоса. Андерсен прислушался. Возница
торговался с несколькими женщинами, остановившими дилижанс в пути.
Голоса этих женщин были такими вкрадчивыми и звонкими, что весь этот
мелодический торг напоминал речитатив из старой оперы.
Возница не соглашался подвезти женщин до какого-то, очевидно, совершенно
ничтожного, городка за ту плату, какую они предлагали Женщины наперебой
говорили, что они сложились втроем и больше денег у них нет.
- Довольно! - сказал Андерсен вознице. - Я приплачу вам до той суммы,
которую вы нагло требуете. И прибавлю еще, если вы перестанете грубить
пассажирам и болтать вздор.
- Ладно, красавицы, - сказал возница женщинам, - садитесь Благодарите
мадонну, что вам попался этот иностранный принц, который сорит деньгами. Он
просто не хочет задерживать из-за вас дилижанс. А вы-то сами ему нужны, как
прошлогодние макароны.
- О Иисусе! - простонал священник.
- Садитесь рядом со мной, девушки, - сказала дама. - Так нам будет
теплее.
Девушки, тихо переговариваясь и передавая друг другу вещи, влезли в
дилижанс, поздоровались, робко поблагодарили Андерсена, сели и затихли.
Сразу же запахло овечьим сыром и мятой. Андерсен смутно различал, как
поблескивали стекляшки в дешевых серьгах девушек.
Дилижанс тронулся. Снова затрещал гравий под колесами. Девушки начали
шептаться.
- Они хотят знать, - сказала дама, и Андерсен догадался, что она
усмехается в темноте, - кто вы такой. Действительно ли вы иностранный принц?
Или обыкновенный путешественник-форестьер?
- Я предсказатель, - ответил, не задумываясь. Андерсен. - Я умею
угадывать будущее и видеть в темноте. Но я не шарлатан. И, пожалуй, я своего
рода бедный принц из той страны, где некогда жил Гамлет.
- Да что же вы можете увидеть в эдакой темноте? - удивленно спросила одна
из девушек.
- Хотя бы вас, - ответил Андерсен. - Я вижу вас так ясно, что мое сердце
наполняется восхищением перед вашей прелестью.
Он сказал это и почувствовал, как у него холодеет лицо. Приближалось то
состояние, какое он всякий раз испытывал, выдумывая свои поэмы и сказки.
В этом состоянии соединялись легкая тревога, неизвестно откуда берущиеся
потоки слов, внезапное ощущение поэтической силы, своей власти над
человеческим сердцем.
Как будто в одной из его историй отлетела со звоном крышка старого
волшебного сундука, где хранились невысказанные мысли и дремлющие чувства,
где было спрятано все очарование земли, - все ее цветы, краски и звуки,
душистые ветры, просторы морей, шум леса, муки любви и детский лепет.
Андерсен не знал, как называется это состояние. Одни считали его
вдохновением, другие - восторгом, третьи - даром импровизации.
- Я проснулся и услышал среди ночи ваши голоса, - спокойно сказал,
помолчав, Андерсен. - Для меня этого было довольно, милые девушки, чтобы
узнать вас и даже больше того - полюбить, как своих мимолетных сестер. Я
хорошо вас вижу. Вот вы, девушка с легкими светлыми волосами. Вы хохотушка и
так любите все живое, что даже дикие дрозды садятся вам на плечи, когда вы
работаете на огороде.
- Ой, Николина! Это же он говорит про тебя! - громким шепотом сказала
одна из девушек.
- У вас, Николина, горячее сердце, - так же спокойно продолжал Андерсен.
- Если бы случилось несчастье с вашим любимым, вы бы пошли не задумываясь за
тысячи лье через снежные горы и сухие пустыни, чтобы увидеть его и спасти.
Правду я говорю?
- Да уж пошла бы... - смущенно пробормотала Николина. - Раз вы так
думаете.
- Как вас зовут, девушки? - спросил Андерсен.
- Николина, Мария и Анна, - охотно ответила за всех одна из них.
- Что ж, Мария, я бы не хотел говорить о вашей красоте. Я плохо говорю
по-итальянски. Но еще в юности я поклялся перед богом поэзии прославлять
красоту повсюду, где бы я ее ни увидел.
- Иисусе! - тихо сказал священник. - Его укусил тарантул. Он обезумел.
- Есть женщины, обладающие поистине потрясающей красотой. Это почти
всегда замкнутые натуры.
Они переживают наедине сжигающую их страсть. Она как бы изнутри опаляет
их лица. Вот вы такая, Мария. Судьба таких женщин часто бывает
необыкновенной. Или очень печальной, или очень счастливой.
- А вы встречали когда-нибудь таких женщин? - спросила дама.
- Не далее, как сейчас, - ответил Андерсен. - Мои слова относятся не
только к Марии, но и к вам, сударыня.
- Я думаю, что вы говорите так не для того, чтобы скоротать длинную ночь,
- сказала дрогнувшим голосом дама. -Это было бы слишком жестоко по отношению
к этой прелестной девушке. И ко мне, -добавила она вполголоса.
- Никогда я еще не был так серьезен, сударыня, как в эту минуту.
-- Так как же? - спросила Мария. - Буду я счастлива? Или нет?
- Вы очень много хотите получить от жизни, хотя вы и простая крестьянская
девушка. Поэтому вам нелегко быть счастливой. Но вы встретите в своей жизни
человека, достойного вашего требовательного сердца. Ваш избранник должен
быть, конечно, человеком замечательным. Может быть, это будет живописец,
поэт, борец за свободу Италии... А может быть, это будет простой пастух или
матрос, но с большой душой. Это в конце концов все равно.
- Сударь, - застенчиво сказала Мария, - я вас не вижу, и потому мне не
стыдно спросить. А что делать, если такой человек уже завладел моим сердцем?
Я его видела всего несколько раз и даже не знаю, где он сейчас.
- Ищите его! - воскликнул Андерсен. - Найдите его, и он вас полюбит.
- Мария! - радостно сказала Анна. - Так это же тот молодой художник из
Вероны...
- Замолчи! - прикрикнула на нее Мария.
- Верона не такой большой город, чтобы человека нельзя было отыскать, -
сказала дама. - Запомните мое имя. Меня зовут Елена Гвиччиоли. Я живу в
Вероне. Каждый веронец укажет вам мой дом. Вы, Мария, приедете в Верону. И
вы будете жить у меня, пока не произойдет тот счастливый случай, какой
предсказал наш милый попутчик.
Мария нашла в темноте руку Елены Гвиччиоли и прижала к своей горячей
щеке.
Все молчали. Андерсен заметил, что зеленая звезда погасла. Она зашла за
край земли. Значит, ночь перевалила за половину.
- Ну, а что же вы мне ничего не посулили? - спросила Анна, самая
разговорчивая из девушек.
- У вас будет много детей, - уверенно ответил Андерсен. - Они будут
выстраиваться гуськом за кружкой молока. Вам придется терять много времени,
чтобы каждое утро их всех умывать и причесывать. В этом вам поможет ваш
будущий муж.
- Уж не Пьетро ли? - спросила Анна. - Очень он мне нужен, этот пентюх
Пьетро!
- Вам еще придется потратить много времени, чтобы несколько раз за день
перецеловать всех этих крошечных мальчиков и девочек в их сияющие
любопытством глаза.
- В папских владениях были бы немыслимы все эти безумные речи! - сказал
раздраженно священник, но никто не обратил внимания на его слова.
Девушки опять о чем-то пошептались. Шепот их все время прерывался смехом.
Наконец Мария сказала:
- А теперь мы хотим знать, что вы за человек, сударь. Мы-то не умеем
видеть в темноте.
- Я бродячий поэт, - ответил Андерсен. - Я молод. У меня густые,
волнистые волосы и темный загар на лице. Мои синие глаза почти все время
смеются, потому что я беззаботен и пока еще никого не люблю. Мое
единственное занятие - делать людям маленькие подарки и совершать
легкомысленные поступки, лишь бы они радовали моих ближних.
- Какие, например? - спросила Елена Гвиччиоли.
- Что же вам рассказать? Прошлым летом я жил у знакомого лесничего в
Ютландии. Однажды я гулял в лесу и вышел на поляну, где росло много грибов.
В тот же день я вернулся на эту поляну и спрятал под каждый гриб то конфету
в серебряной обертке, то финик, то маленький букетик из восковых цветов, то
наперсток и шелковую ленту. На следующее утро я пошел в этот лес с дочерью
лесничего. Ей было семь лет. И вот под каждым грибом она находила эти
необыкновенные вещицы. Не было только финика. Его, наверное, утащила ворона.
Если бы вы только видели, каким восторгом горели ее глаза! Я уверил ее, что
все эти вещи спрятали гномы.
- Вы обманули невинное создание! - возмущенно сказал священник. - Это
великий грех!
- Нет, это не было обманом. Она-то запомнит этот случай на всю жизнь. И,
уверяю вас, ее сердце не так легко очерствеет, как у тех, кто не пережил
этой сказки. Кроме того, замечу вам, ваше преподобие, что не в моих
привычках выслушивать непрошенные наставления.
Дилижанс остановился. Девушки сидели не двигаясь, как зачарованные. Елена
Гвиччиоли молчала, опустив голову.
- Эй, красотки! - крикнул возница. - Очнитесь! Приехали!
Девушки опять о чем-то пошептались и встали.
Неожиданно в темноте сильные руки обняли Андерсена за шею, и горячие губы
прикоснулись к его губам.
- Спасибо! - прошептали эти горячие губы, и Андерсен узнал голос Марии.
Николина поблагодарила его и поцеловала осторожно и ласково, защекотав
волосами лицо, а Анна - крепко и шумно. Девушки соскочили на землю. Дилижанс
покатился по мощеной дороге. Андерсен выглянул в окно. Ничего не было видно,
кроме черных вершин деревьев на едва зеленеющем небе. Начинался рассвет.


Верона поразила Андерсена великолепными зданиями. Торжественные фасады
соперничали друг с другом. Соразмерная архитектура должна была
способствовать спокойствию духа. Но на душе у Андерсена спокойствия не было.
Вечером Андерсен позвонил у дверей старинного дома Гвиччиоли, в узкой
улице, подымавшейся к крепости.
Дверь ему открыла сама Елена Гвиччиоли. Зеленое бархатное платье плотно
облегало ее стан. Отсвет от бархата падал на ее глаза, и они показались
Андерсену совершенно зелеными, как у валькирии, и невыразимо прекрасными.
Она протянула ему обе руки, сжала его широкие ладони холодными пальцами
и, отступая, ввела его в маленький зал.
- Я так соскучилась, - сказала она просто и виновато улыбнулась. - Мне
уже не хватает вас.
Андерсен побледнел. Весь день он вспоминал о ней с глухим волнением. Он
знал, что можно до боли в сердце любить каждое слово женщины, каждую ее
потерянную ресницу, каждую пылинку на ее платье. Он понимал это. Он думал,
что такую любовь, если он даст ей разгореться, не вместит сердце. Она
принесет столько терзаний и радости, слез и смеха, что у него не хватит сил,
чтобы перенести все ее перемены и неожиданности.
И кто знает, может быть, от этой любви померкнет, уйдет и никогда не
вернется пестрый рой его сказок. Чего он будет стоить тогда!
Все равно его любовь будет в конце концов безответной. Сколько раз с ним
уже так бывало. Такими женщинами, как Елена Гвиччиоли, владеет каприз. В
один печальный день она заметит, что он урод. Он сам был противен себе. Он
часто чувствовал за своей спиной насмешливые взгляды. Тогда его походка
делалась деревянной, он спотыкался и готов был провалиться сквозь землю.
"Только в воображении, - уверял он себя, - любовь может длиться вечно и
может быть вечно окружена сверкающим нимбом поэзии. Кажется, я могу гораздо
лучше выдумать любовь, чем испытать ее в действительности".
Поэтому он пришел к Елене Гвиччиоли с твердым решением увидеть ее и уйти,
чтобы никогда больше не встречаться.
Он не мог прямо сказать ей об этом. Ведь между ними ничего не произошло.
Они встретились только вчера в дилижансе и ничего не говорили друг другу.
Андерсен остановился в дверях зала и осмотрелся. В углу белела освещенная
канделябрами мраморная голова Дианы, как бы побледневшая от волнения перед
собственной красотой.
- Кто обессмертил ваше лицо в этой Диане? - спросил Андерсен.
- Канова, - ответила Елена Гвиччиоли и опустила глаза. Она, казалось,
догадывалась обо всем, что творилось у него на душе.
- Я пришел откланяться, - пробормотал Андерсен глухим голосом. - Я бегу
из Вероны.
- Я узнала, кто вы, - глядя ему в глаза, сказала Елена Гвиччиоли. - Вы
Христиан Андерсен, знаменитый сказочник и поэт. Но, оказывается, в своей
жизни вы боитесь сказок. У вас не хватает силы и смелости даже для короткой
любви.
- Это мой тяжкий крест, - сознался Андерсен.
- Ну что ж, мой бродячий и милый поэт, - сказала она горестно и положила
руку на плечо Андерсену, - бегите! Спасайтесь! Пусть ваши глаза всегда
смеются. Не думайте обо мне. Но если вы будете страдать от старости,
бедности и болезней, то вам стоит сказать только слово - и я приду, как
Николина, пешком за тысячи лье, через снежные горы и сухие пустыни, чтобы
утешить вас.
Она опустилась в кресло и закрыла руками лицо. Трещали в канделябрах
свечи.
Андерсен увидел, как между тонких пальцев Елены Гвиччиоли просочилась,
блеснула, упала на бархат платья и медленно скатилась слеза.
Он бросился к ней, опустился на колени, прижался лицом к ее теплым,
сильным и нежным ногам. Она, не открывая глаз, протянула руки, взяла его
голову, наклонилась и поцеловала в губы.
Вторая горячая слеза упала ему на лицо. Он почувствовал ее соленую влагу.
- Идите! - тихо сказала она. - И пусть бог поэзии простит вас за все.
Он встал, взял шляпу и быстро вышел.
По всей Вероне звонили к вечерне колокола.


Больше они никогда не виделись, но думали друг о друге все время.
Может быть, поэтому незадолго до смерти Андерсен сказал одному молодому
писателю:
- Я заплатил за свои сказки большую и, я бы сказал, непомерную цену. Я
отказался ради них от своего счастья и пропустил то время, когда
воображение, несмотря на всю его силу и весь его блеск, должно было уступить
место действительности.
Умейте же, мой друг, владеть воображением для счастья людей и для своего
счастья, а не для печали.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Амфитеатр малых литературных форм
СообщениеДобавлено: 16 фев 2014, 12:44 
Не в сети
Аватар пользователя

Зарегистрирован: 20 апр 2011, 07:35
Сообщений: 955
ЕВГЕНИЙ БРИММЕРБЕРГ
Общественный интеллект. Поток размышлений на пользу мыслящих

Я уже давно заметил, и постоянно получаю этому подтверждения, что в некоторых случаях бесполезно бороться с идеями, которые выражает тот или иной человек. Идеи свойственны ему до такой степени, что без изъятия всего его существа с ними невозможно справиться. И вопрос переходит к породе человека. Каждой породе свойственен определенный круг идей, дальше которого она переступить не может. И поэтому важен вопрос мирного уживания этих пород в едином мире. И, естественно, эту функцию берет на себя порода высших, мыслящих это единство людей. Это не те люди, которые наделяются властью и используют ее для насильственного соединения человечества в единое целое, а тот, кто, в силу естественных причин, не может избежать этой участи. Но поскольку этой высшей породы может и не быть, то люди оказываются в рабстве тех идей, которые возвышаются над ними, или ниспровергают их для того, чтобы обнажить свои собственные намерения. Вследствие этого мир теряет ясные очертания и на фоне его зыбкости появляется одичавшая цивилизация, которая считает себя новой и молодой и таковой, вследствие своей глупости, и является. Доказав на деле свое превосходство над прошлыми эпохами, она впадает в летаргическую меланхолию, поскольку будущее без породы высших людей, которые в себе его заключают, ей неведомо. Оно все теснее сдавливает настоящее, дух задыхается, материя расползается в изнеможении от своего преизбытка, не зная способа возрождения в новой форме существования. Поэтому гений, в котором дух человечества смыкается в своем будущем выражении, есть главная необходимость бытия, без которой человеческая порода вырождается и склоняется к небытию.


Вернуться наверх
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Форум закрыт Эта тема закрыта, Вы не можете редактировать и оставлять сообщения в ней.  [ Сообщений: 179 ]  На страницу Пред.  1 ... 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12  След.





Сейчас посетителей в разделе : 1